Баллада о траве

***
Лужайка это, да не луг,
здесь некого пасти,
и землю не тревожит плуг.
Осталось что? – расти.

Расти иксодовым хрящом
на травяной кости;
обезыствившимся хвощом
как кость сама, расти. 

Вразброд расходится слеза
в колодезном зрачке.
Тебя погладила гроза
надкрыльем на сверчке.

Тебя касается заря,
как будто царь мидас;
сачок, сверчок, не говоря
о кроссах адидас.

На небо пялится диван
в большом окне пустом,
и твой пятак обетован
под чучелом-крестом.

Садятся птицы на развес
вдоль по рукам креста,
и манна сыплется с небес
от ласточки, с хвоста.

И муравей спрягает рвы,
и раскрасневшись весь,
помалывает хлеб травы
тебе, голодной днесь.

***
Сквозь сосны рвется острие,
навозник почве льстит,
и семя сложено твое
в мошне, и шелестит.

Избыточности избежав
в рядке живых вещей,
вновь опускается рукав
с рукой, сухой вотще.

Но грядок ранние гробы
стыдит, предрешена
случайностью поверх судьбы
тугая жизнь зерна.

Росток, как прочих миллиард,
лицом – трава травой;
чужак и друг, земли бастард
и сонаследник твой.

***
Поет о куколке сверчок,
и вспышка первых крыл
летит в колодезный зрачок,
что для нее застыл.

Как проникают – все ничком –
мизинцы у зари.
Восторг вздымается сачком,
не видя, что внутри.

Как безотчетна крыльев плоть –
ни осадить, ни сесть.
И если у травы есть кость,
то кожа тоже есть.

И невесомости огонь
берет в полуовал
сачок, как женскую ладонь
вес брачных покрывал.

***
Иных вдали рвет конский зуб,
телячий жмет сычуг.
А ты торчишь с землей внизу,
лужайка ведь не луг.

Сверчку захочется летать,
а кто же будеть петь.
Нужна особенная стать
надкрыльями скрипеть.

Что толку думать о конях
не одолев версты,
что толку помнить о корнях,
они - по пояс ты.

Подернута холмами даль,
проваливаясь в дым,
как время - плачущий хрусталь
над воздухом седым.

Чернеет братство черенков,
в надтреснутой мольбе.
Самоуправство языков
подтянется к тебе.

И тут под треск твоих молитв,
вдруг прекратится гарь;

и ветер мягко опалит,
и явится как встарь,
спокойной бодростью налит,
спаситель твой,

косарь.