Глава седьмая

Вещали тучи непогоду,
Ветер верхА деревьев грыз.
Кузнец Давид подковы в воду
С под молота швырял вразбрызг.
Устал. Присевши на колоду,
Налил из бурдюка кумыс
В ковш меднокованый, и выпил
Всё одним залпом; холодок
Прошёл блаженством для кишок,
А жар от горна к телу липнул,
Кидая синие огни.
Клещами вытащил подковы.
Звенят калёные, готовы!
Не разогни и не согни!

И вот как будто по заказу, -
Что на ловца и зверь бежит:
Наездник, видно не джигит,
Давид это приметил сразу!
В чалме, худющий, молодой;
Волос длиннющий и прямой.
Лицо доверчиво-смешное,
Глаза навыпучку круглЫ,
Наверно так глядят орлы
Когда кружАтся над землёю.
И пальцы тонкие его
Подвластны разве что каляму,
Или гусиное перо
В такой руке смотрелось б прямо
Как у пристойного писца …

( о них, мой друг, я говорил бы
/то моя слабость/ без конца.
Причина в том, где бы я нИ был, -
сам не уймусь от письмеца.)

То был Сайфи - поэт свободы.
Ночами лунными писал
Свои застенчивые оды …
В итоге - все перечеркал.
Не мог звенеть под чью-то дудку
Струны нежнейший флажолет.
Он удивительный поэт!
Представьте: строфы, влезя в руку,
Рифмуют письменный паркет,
Сложённый точно - буква в букву,
ПодОгнанный, что тонкий взор
Едва ль найдёт косой зазор.