Не-присутствие II

Завеса из бычьей жилы струится –
не башня, но топос: где точка входа есть точка выхода,
где колени-утесы поросли тернием жёстких лучей.
Рассуди логически: если ноздри – пещеры для жаворонков,
то дыхание есть доказательство пустоты.
Аксиома: пар из бездонной груди метит во тьму,
ритм сердца – громовая конгруэнтность пространства.
Святая Святых – чёрный ящик в храме из мяса,
занавес – мембрана. Неочищенный вход = смерть.

О, дитя лени, драчун с кулаками пыли!
Ты жаждешь не жизни – жаждешь сингулярности:
точки, где история – шум, а культура – шелуха.
Зерно вечности – ложный аттрактор.
Стремишься к нему – умножаешь дистанцию.
(Мечта о бессмертии – рекуррентный кошмар трупа).

Адские духи спорят у трона из шлака:
Расточительность в плаще из спермы звёзд,
Скряга с кошельком из стянутых кож.
Заключи пари: чей англичанин рухнет в геенну?
Люцифер хрипит кодом: «Мастера хвалит труп».
Они летят сквозь пролив на крыльях урагана,
вонзаются в корабль – трансгрессия как транспорт.
Гордыня шепчет: «Я – Репутация, надень меня как перчатку из света!».
Слуга крадёт золото, меняет на свинец иллюзий –
алхимия наоборот.

Портал – это рана в реальности.
Иммигрант клинической смерти видит:
Туннель из живой колбасы, пульсирующий соком.
Научные жрецы щупают зонд:
«Он описывает интерфейс по ту сторону!*
(Мир жесток как уравнение без решения:
камень падает на младенца – гравитация не зла, она точна).

В мастерской художника – незавершённая «Эвридика»:
серая комната, стол, сумочка-раковина,
молоко в стекле – слеза минерала.
Дверь приоткрыта – там вечность сжалась в точку.
Холст кричит тишиной: исчезновение есть форма.
Инструменты ржавеют – энтропия лижет пальцы.

Медитация – не бегство. Это штурм сознания:
наблюдай за мыслью-крысой в лабиринте черепа.
Цель – не нирвана, а топологический сдвиг:
увидеть льва в атоме углерода!
Лев не делит – он берёт.
Ионная связь – восторг захвата,
ковалентная – пошлый компромисс душ.
Химия – война. Электроны – трофеи.

Фрагменты аллегорий гниют в архивах:
Беньямин воскрес как зомби в библиотеке,
Дюшан назвал «Большое Стекло» – аллегорией остановки.
Украденный образ всегда мертвее вора.
(Аллегорист – некрофил культуры,
он вкладывает трупу в рот новые слова).

Снег растаял внезапно – теплый воздух,
амниотическая жидкость апреля.
Бувар и Пекюше читают Евангелие:
«Любовь к смиренным – аксиома без доказательства».
Но Исайя грохочет гневом титанов –
Бог рвёт царства как тряпки.
Страх – обратная сторона благодати.

На ярмарке у храма:
серебряные сердца, окровавленные костыли,
фарфоровая Дева в синем кобальтовом плаще.
Старухи шелестят чётками – машины молитвы.
«Ave Maria – башня из слоновой кости,
золотая обитель, врата утренней зари...»
Молитва – эротический стон к небу:
«Дай мне опору в твоих бедрах из эфира!».

Желание смерти – это жажда слияния:
вернуться в туннель плоти, что зовётся Вселенной.
Стать солью в море, паром из гейзера,
пеплом на гнезде ласточки.
Мир жесток не по злобе – он функционирует.
Солнце прожигает роговицу – империал фотонов.
Ребро быка трещит под прессом гравитации.

Зерно вечное не прорастёт –
оно дыра в времени, чёрная дыра в груди.
Carpe diem – не пир, а прыжок в аттрактор:
стать деревом из кристалла и боли,
принять жестокость роста –
ведь даже роза рвёт плоть земли шипами,
чтобы явить миру кровавый оргазм лепестков.
Смерть – не конец.
Это интерфейс для перезагрузки плоти.