***

....
И я не мог. Не мог. Там была комната с подушками, и
мне пришлось в неё поместить девушку, потому что она. Она. Она сомневалась, что она есть и она девушка. Она хотела услышать от меня, что говорят понравившейся девушке. Но я был /врач/ и я не мог.

Я не мог справиться с ней и лучшее, что я нашёл, чтобы прекратить это - это поместить её в комнату с подушками, чтобы она выспалась и пришла в себя. Я долго поцеловал её и укрыл одеялом и прикрыл дверь. Я не на ключ закрыл.
И ушел.

А она плакать начала. И каждый день я заглядывал проверить, как её выздоровление, и каждый день я видел мокрые от слёз подушки. Каждый день новая подушка пропитывалась её горем. Я не могу дать ей то, что она просит. Требует. И я ухожу. Но тяжёлых солёных и мокрых подушек становится всё больше, и я стал опасаться, не простудится ли девушка, которую я берегу.

А ещё там стал загораться свет. Каждый вечер и утро девушка брала огарок восковой свечки и зажигала. И на влажные подушки падала тень от её силуэта и становилось тепло. И какие-то вьюны, видимо, от великой сырости, пробивались сквозь мокрую ткань подушек и оплетали стены. Подушечная комната стала похоже на джунгли, а девушка - на Маугли.

Еще через неделю, когда я её навестил, я увидел полоску света под потолком и собственно увидел, что и потолка — нет. Он стал стеклом, которое исчезает на глазах. И света под призрачным потолком с каждым днём становится всё больше и больше. Он превращается в солнечное небо, и солнце прогрело подушки, и они высохли.

И я подошёл и обнял девушку, теперь похожую на Маугли и увидел цветы в её волосах, и по дорожке вывел её оттуда на улицу. Теперь ей уже не больно