Шевеленье камушков в печени или кипяток в личико

Я не мог открыть глаза, веки были чем-то придавлены. Голоса не было – изо рта вырывался свистящий хрип. Горло саднило.
– Эд, ты слышишь меня? – раздался откуда-то слева шепот Лоры. – Если слышишь, то трижды чмокни губами.
Я повиновался.
– Отлично! Мы... одни сейчас, медсестру я выпроводила. Ты теперь Стас Чухланцев, тебе сорок лет. Лицо у тебя забинтовано, так как обожжено. Волосы обриты наголо.
Я хотел крикнуть, что ожоги лица лучше не бинтовать, они так быстрее заживают, но вместо этого из горла вылетел звук, напоминающий скольжение наждачной бумаги по неструганой древесине. В мозгу мелькнуло: «Чухланцев... Где я мог слышать эту фамилию?...»
– Не дергайся, – горячо зашептали ее губы мне в ухо. – Я сама тебе все разжую. У тебя зашевелились камни в печени, как мне объяснил Трунов. Позавчера вечером по ящику несколько раз твое фото показывали. Ищут тебя, Эд... То есть, Стас. За помощь в твоем задержании, между прочим, объявлено вознаграждение... Ночью у тебя случился приступ. Тебе становилось все хуже и хуже... Что оставалось делать? Лита оказалась парикмахером, остригла тебя наголо... А я... немножко ополоснула твое лицо... кипяточком...
«Кипяточком?! Почему не кислотой?» – хотел съехидничать я, но голосовые связки отказывались мне подчиняться.
«Вот так, запросто, кипяточком по рыльцу... Не мудрствуя лукаво. Цель оправдывает средства. Никаких тебе косметологов-визажистов... Обрить налысо – еще куда ни шло, но кипяток на рожу! Отчего-то вспомнился рассказ мамы о том, как ее мать, моя бабушка, находясь в немецком тылу в далеком сорок третьем, чтобы не быть изнасилованной оккупантами, плеснула себе на голову уксусную эссенцию. Полголовы – одна сплошная короста, заплыл слуховой проход, выпали волосы... Заживало все долго и мучительно. Цвет волос на выжженной половине так и не восстановился. Но самое обидное было то, что жертвоприношение не спасло от изнасилования. Фашисты побрезговали, а староста, сволочь, учуял подвох и, улучив момент, когда она была дома одна, накинулся, сграбастал бедняжку, дал волю похоти... Голову ирод накрыл подушкой, чтоб не видеть».
– Утром Дэйв привез в больницу контактные линзы, твой паспорт, осталось запечатлеть твой новый имидж и вклеить фотографию, – невозмутимо продолжала Лора, сжав мне локоть. – Если бы не ожог, тебя вычислили бы за пять минут. Он скоро заживет. Оперировал тебя какой-то Васенец... А горло у тебя болит от трубки, которую в легкие засовывали... для дыхания. Лежишь ты сейчас в послеоперационной палате. Кроме нас тут никого нет. Мне Трунов разрешил посидеть с тобой... Не нравится мне здешняя обстановка, боюсь тебя оставлять одного. Докторша одна приходила. С голубыми волосами, как у Мальвины. Понимаешь, о чем я? Давление измерила, пульс пощупала, зрачки проверила... Я ведь не знаю: может, так положено, а может... Кушать тебе пока ничего нельзя, так что потерпи.

Вскоре в кромешной темноте, окружавшей меня последнее время, забрезжил свет. Им оказался отблеск от очков Артура Марковича, моего коллеги анестезиолога.
– Ты уж извини, Филиппыч, я к тебе по настоящему имени обращаться буду... Мало тебя в детстве ремнем драли, непростительно мало. Оттого до сих пор ты повзрослеть и не можешь – то в одно дерьмо влипнешь, то в другое. Ты, Филиппыч, мазохист, вот! Это я тебе как несостоявшийся психиатр заявляю. О чисто этических моментах, заметь, помалкиваю! Ты вот на свою задницу все приключений ищешь, а мы тут за тебя пашем, как лошади на ипподроме.
– Зря вы так, Артур Маркович! – прорезался голосок Лоры. – Эд ни в чем не виноват, его преследуют...
– Де-у-ушка! – в излюбленной своей манере начал проповедь Маркович. – Вы этого продырявленного в нескольких местах господина давно ли знаете? Без году неделя? А я с ним десяток лет тяну лямку. Хм, преследуют... Меня тоже любовницы отвергнутые преследуют, ну и что? Работаю, между прочим. За этого халявщика, кстати, тоже.
– Вместо того чтобы нотации читать, сказали бы лучше, когда он сможет ходить.
Как я ни пытался увидеть Лору, мне не удавалось повернуть голову. Мешали бинты и боль в шее. Зато изрядно надоевший профиль Марковича все маячил и маячил...
Меня мучил вопрос: у кого в клинике голубые волосы, и кто, кроме Марковича и Трунова, знает о том, что я теперь не Курылев...
Коллега тем временем невозмутимо продолжал:
– Он ведь отлично нас слышит и соображает будь здоров. И говорить может, только ленится. Он вообще лентяй и халявщик!
– Спасибо за инфор...мацию, – с большим трудом прохрипел я. – Лицо горит очень, а так... Жить можно. Широко глаза только открыть не могу.
– Мы тебе чичас спички воткнем, причем в каждый... Потом их зажжем. Ты быстрехонько привыкнешь! Плюс клизму двухведерную для повышения энергетики.
– Вот оклемаюсь я, Маркович, тогда у меня берегись! – Я попробовал приподняться на локтях, но лишь слегка пошевелил головой. – Лучше скажи, кто еще, кроме вас с Труновым и Васенца, знает про меня.
– Обижаешь, – насупился Маркович. – Больше ни одна живая душа. Хотя ты этого и не заслуживаешь.
– Я тут тебя одной девице сосватал, – решил я ударить коллегу в незащищенную область. – Она скоро на операцию ляжет... Уточнить, на какую?
– Кончай пургу, Филиппыч!
– Она брюнетка, с веснушками и слегка картавит, – продолжал я наступление.
– Ладно, покалякали и хватит, – решил свернуть разговор Маркович. – Мне же работать пора, а у тебя, как я погляжу, классная сиделка.
– Который час? – спросил я у Лоры, едва за коллегой закрылась дверь. – И какое число сегодня?
– Десять утра, пятница, двадцать пятое мая, – Лора села на место, где только что сидел Маркович. Теперь я мог рассмотреть ее лицо. Мне показалось, Лора осунулась, между бровями пролегла чуть заметная морщинка. – После операции ты проспал более суток. Доктора считают, сказалось утомление последних дней.
– Что ты говорила вчера про подозрительную врачиху? Ну, когда я без сознания был.
– Ты слышал?! – всплеснула руками Лора. – Вот это да! Я и не надеялась, если честно. У нее, как у Мальвины, голубые волосы, представляяешь?! То пульс щупала твой, то давление измеряла. Я уж потом взбесилась: отдыхать, говорю, надо доктору.
– Уколов никаких не делала?
– Собиралась вводить какой-то витамин, но я не позволила. Странная какая-то она.
В коридоре зашаркали шлепанцы заведующего. Никто в клинике больше так не ходил.
– Ну, Джеймс Бонд, как танкетка? Не отваливается?
– Это уж как пришили, доктор.
Трунов рассмеялся.
– Значит, так. – Облокотившись одной рукой о спинку моей кровати, другую сунув в карман халата, он извлек оттуда... – Вот он, твой изумруд, Филиппыч! Во сколько каратов оценишь? – С этими словами он поднес к моим глазам крохотный зеленоватый камушек. Угораздило же его зашевелиться у меня в желчном пузыре, да еще в такой момент!
– Да пропади он пропадом! – выругался я. – Выбрось куда-нибудь.
– Обычно их с руками отрывают, – растерянно произнес он. – У тебя же все не как у людей.
– Ты лучше скажи мне: не появилась ли в нашей клинике за время моего отсутствия врачиха с голубыми волосами. Или, может, из наших кто-нибудь перекрасился?
– Ты чего, Филиппыч?! – обалдел Трунов. – Ты, блин, прямо как не свой. Какие волосы? Приснилось? Тоже мне: Мальвину нашел!
– Лады, Олег, проехали... – Я закрыл глаза, чтобы не смотреть на Трунова. – Спасибо тебе за все.
– Ты завязывай сопли-то жевать! – подмигнул он. – А ну вставай! Ходить давно пора. Нечего разлеживаться! Пролежни пойдут.
– Б-боязно как-то, – усомнился я в своих силах.
– Боязно бывает, – произнес он шепотом, чтобы стоявшая у окна Лора не слышала, – без презерватива первый раз: залететь можно капитально. – И вдруг как рявкнул: – А ну встать! Без фокусов!
Первый мой шаг отозвался болью в животе и небольшим головокружением. Второй и третий я перенес намного лучше.
– Ну, теперь вижу: мужик, – похлопал меня по плечу коллега. – Молоток, Филиппыч!
Шатаясь, я подошел к небольшому зеркалу. Сразу почему-то вспомнился роман Г.Уэллса «Человек-невидимка». Там, чтобы быть видимым, главный герой тоже голову себе забинтовывал, оставляя щели для глаз, ноздрей и рта.
– Как тебе Стас Чухланцев? – поинтересовалась Лора.
– Можно Стасу Чу... Чухланцеву повязку с рожи снять?
– Попытайся, – ухмыльнулся Трунов. – Может, что-то и получится.
– Ты отдаешь, Анатолич, себе отчет в том, – осторожно разматывая бинт, бормотал я, – кого приютил у себя в отделении? Особо опасного преступника!
– Отдаю, хотя не могу представить, что ты мог такое натворить. Ты в отделении самым тихим был.
– Тебе лучше не знать подробностей.
У меня в буквальном смысле тряслись поджилки и ручьями стекал пот. Но я решил, что пока свою новую физию не увижу, в кровать не вернусь.
Раньше у меня угловатое кареглазое лицо сочеталось с пышной шевелюрой. Увиденное мною в зеркале являло собой полную противоположность: красная опухшая морда с бесцветными глазами, множеством царапин и синяков на выбритом до зеркального блеска черепе.
– В гроб краше кладут, – невольно вырвалось у меня.
– Тебе что, Чухланцев, – съехидничала Лора, бережно касаясь моих многострадальных щек, – завтра под венец?
– Почему я не очнулся, когда ты меня... кипятком?
– Ты очнулся, вскочил, как и подобает ошпаренному... Но у тебя в тот момент был приступ, ты находился без сознания. К тому же тебя нашпиговали обезболивающими.
– Изверги! – диагностировал я, кряхтя, опуская свое многострадальное тело на функциональную кровать. – Только питаться я буду в столовой. На общих, так сказать, основаниях. Чтобы никаких там персональных диет!
– Разумеется, – обернувшись уже в дверях, согласился Трунов. – Невелика шишка, чтоб персоналку-то назначать!