Сага о вересковом мёде

Сага рассказаная устами северного конунга.

Сидел я у костра в ту ночь, когда буря затихла, а дым от пожарищ Пиктландии ещё стелился по долинам. Щит мой стоял у дерева, меч — у бедра, и волки во тьме выли, словно воспоминание о крови. Тогда я сказал — пусть камни запомнят, пусть скальды пропоют, а люди рассудят.

Мы пришли на западные берега не из прихоти. Не ради добычи и не ради славы — всё сие мы уже имели. Но меж нашими землями и спокойным югом пролегал беспокойный край, где племена грызлись меж собою, а вражда — как трава: сожжёшь — вырастет вновь. Там были старые кланы, не ведающие ни мира, ни долга. Они не платили дань ни честью , ни кровью . И среди них были пикты — древние, упрямые, как горы, замкнутые, как заваленные пещеры. Я знал тогда : покуда хоть один из них жив — мир не устоит.

Я не был безжалостным злодеем , как пели потом. Предложил я им жизнь. Да, ты слышишь верно : жизнь. Двое остались — старик и отрок. И я сказал: «Будьте со мной. Будьте моими мастерами, варите свой хвалёный мёд для моего стола, служите не мечом, но ремеслом — и сохраню вам и кровь, и имя». Я дал слово. Честное слово конунга. А слово моё тяжело как железо.

Но старец стоял неподвижен, как скала, а в глазах его плескалась тьма. Он знал — если мальчик проговорится, мёд станет нашим, и древний род растает не от меча, а от времени — станет нашим подобием. Он молчал. И когда я вновь спросил, он молчал. А мальчик, наивный, дрогнул. Тогда старик понял: слова не сдержать. И перехитрил того, кого обмануть трудно. Он заставил меня — через ложь, через звериную хитрость — убить последнего сына его рода Да, он не бросал его сам. Он оплёл меня ложью , и я поверил. Так потухла искра их племени.

Скажу тебе, скальд: я не радовался. Мне было не жаль — нет. Но в груди поднялся холод. Быть может, я в тот миг стал старше, чем был. Понял, что не всякая победа — слава, и не всякая милость — спасение.

Ты спрашиваешь: мог ли я пощадить их? Нет. Я конунг. Долг мой — не в жалости, а в ясности. Мир стоит на крови, но держится на порядке. А порядка нельзя построить, когда подданные видят: есть сила выше королевской — пусть даже в молчании старца.

Теперь поют о том мёде, что исчез. Но кто-то поёт и о мире, что настал после. Ставни открыты. Плавания мирны. Дети не знают войны.

И если дух мальчика слышит меня сквозь камень и землю — пусть знает: смерть его была достойна.

А старцу… Да простят его боги. Я, конунг , не простил. Но и не забыл.