последний журавлик садако

всё началось с комка
в горле
бумага тоже умеет
плакать,
особенно, если это
обёртка от лекарства
или школьная тетрадь
в клетку, где не получилось
нарисовать весну.

она брала меня руками,
которые уже были
очень слабыми,
но ещё верили
в небо.
в точность изгиба
как в спасение.

я был не первым.
до меня были
зелёные, синие,
разные
те, что складывались
в одиночестве
на фоне плача
из соседней палаты.

но я последний.
я знал это,
когда она прижала меня
к губам
и прошептала что-то,
что бумага
не может забыть,
даже если её
сожгут.

на мне
следы её пальцев
как руны,
как крик внутри
сложенного тела.

мне хотелось к небу
но не лететь,
а быть над ней,
протягивая
тонкую бумажную тень
взамен крыла,
взамен того,
чего ей не хватило.

я был её последним предложением.
её "пожалуйста"
сложенным восемь раз,
ровно, как учили в книгах,
которые уже не могла читать.

после меня
ничего не осталось,
только окно
и свет,
который тихонько
плакал

и пока меня
кто-то
складывает
заново
садако рядом.