Филaтелисты, нумизматы в вагонах паковать письмо

Филaтелисты, нумизматы в вагонах паковать письмо.
Как будто бы цепь драматическая завязалась в единое клеймо.
Быть может, в вагоне есть еще беллетрист?
Или где-то полемику ведет конформист?

Забавно, я вновь уселась за книгу
В бесшумном вагоне под храп пилигримов.
Пытаюсь найти интертекстуальность помимо…
Рельсы стучат, как будто в такт жизни.
И что-то шумит за дверью карнизной.

«Je ne parle pas fran;ais» —
Произносят в соседнем вагоне,
А потом — обсуждения Пушкина, Гоголя и Блока.
В ночную посиделку без кофе и сна
Вышел и я к ним, мои господа.

В полемике этой, усевшись на бархат,
Я прочел Белинского всем им в упадок.
На французском они изъяснялись вначале,
Потом перешли на немецкий, на «Frau», ( «Fr;ulein»)
И мне показалось, что хоть и помалу,
Но мы пришли к консенсусу шпалой.

«Я, знаете, Миллера вот осуждаю.
К его книгам чрезмерно не таю,
Признаться, запрятать в страстях он умеет смыслы,
Но вот… та книга… про Париж вышла излишней».
Другой, наоборот, так защищал наследие!
А я не вмешивался без лишнего сцепления.
«А вот вы видели, в писательском кларнете,
Как омрачился Петербург красками поэта!»
«Вы про Рыжего?» — вопрошали эти.
«Да нет! Этот в Екатеринбурге ведал,
Я про других, других совсем поэтов!»
Говорил тот с воодушевлением несусветно века.
«Как диалог зашел в такое русло?
Когда вернемся в иностранном курсе?»
И вот герой с манжетами спросил вдруг:
«А вот Дюма, Сент-Экзюпери вы не считали великим?»
Сказал с акцентом, свойственным иностранцам,
В таких плацкартах с позолотным фарсом.
— «Ou devrais-je te consid;rer comme un g;nie? ("А что считать вам гениальным?")
—Oui, grand et reconnu, n'est-ce pas? ("Да, великих и признанных, а вы ли?")
— А может, по одежке признают люнетов, по внешности и бакенбардам этак?
— Nicht mit Koteletten, weg mit dieser Farce!
И вновь дискуссия у филологов прошлась, как вальс.

И в тирольской шляпе ко мне подошел «проездной»:
— Когда до дали приедем, машинист волевой?
Глупее вопроса я слышал едва ли —
Лишь в баре, когда вино наливали.

Быть может, вы филокартист?
Из «Заповедника»? Не фаталист?
Вспоминая из книг, прочитанных ране,
Пытался придумать ответ, но едва ли.

Вы слышали что-то о потерянном рае?
Вагон может ехать туда, а не в вале?
А может, сейчас разобьется окно, как в триллере, или, может, в кино?
О да, Агата Кристи… вспомнил, вот уж кого не обсуждать.

Вы присоединяйтесь к разговору, о философов говорим по пять.
И эскадрон туристов — нежданный посев — был целый вагон.
Смешно! — сказал немец дважды.
Туннель заградил, словно сон.

А после — вновь нещадный разговор.
«За что вы любите Пушкина?»
Спросил один уж вполголоса.
Немец — отвечать за бакенбарды,
А русская душа — за вклад нежданный.

«А может, Пушкин — запоздалый ренессанс?
Что так в эпоху поджидал уж нас.
Для Веймера — Гете, для нас — Пушкин, раз
Внес языка культурный резонанс.
Мы ведь до этого изъясняться на французском,
А он привил в нас культуру по-русски!»

«При чем тут Гете? При чем Ренессанс?»
И публика затихла все в один час.
Я, разозленный какой-то новизной,
Непонятый светом, один, не такой…

И вот отхожу от вагона сердитый,
С французом и немцем поспорив на лыко.
Возвращаюсь к соседу с храпом невинным,
Родным и уж меньше раздражающем видом.

Как литература далеко отошла от света.
И каждый писатель по-своему льстит,
Разевает так, как будто в ней это,
Где камень — кипящий котел молодит.