Вдохновение

   Солнце поднималось все выше над крышами домов и все дальше вползало в здание железнодорожного вокзала, растягиваясь на полу большим оранжевым пятном. Привокзальные часы показывали без двадцати шесть. До отправления мне оставалось немногим больше часа.
   Я ехал с пересадками, и жаждал уже наконец вернуться домой, поскольку последние два дня провел в дороге, не имея ни душа, ни запасной одежды.
   Напротив меня сидел пожилой мужчина. Он был в старом поношенном костюме, в темных очках и с тростью в руке. У его ног сидел желтый лабрадор на поводке. Судя по всему, мужчина был слепой, а пес был ему поводырем.
   Мужчина сидел почти неподвижно, изредка чуть натягивая поводок, когда пес вертел головой по сторонам — на проходивших мимо людей.
   Несмотря на дурной сон в последние дни, я не хотел теперь спать. В голове была удивительная ясность, а на сердце — спокойствие. Я связывал это с тем, что уже давно не бодрствовал утром: последний год я ложился с рассветом и просыпался только после обеда. Этот режим стал моей нормой, и мне не хотелось уже его менять. Теперь же в моих биологических часах произошло изменение, этакий откат к прежним настройкам.
   Объявили посадку на следующий рейс.   
   Неподалеку от мужчины с собакой расположился молодой парень с большим туристическим рюкзаком. На парне был черный бомбер, также черные штаны и красные «найки». Светлые волосы собраны на затылке в пучок, при этом виски выбриты.
   Внешне он очень напоминал меня семь-восемь лет назад.
   Парень достал из рюкзака книгу и принялся читать. Обложку книги мне было не разглядеть. Пес-поводырь с интересом разглядывал нового соседа.
   Рядом со мной сидели две женщины. Они увлеченно говорили о текущей войне и о политике. Одна говорила о том, что руководству нашей страны следует быть жестче в военном конфликте с Украиной. Другая говорила, что нас по всему миру считают фашистами за нашу грубость и беспощадность и что нам, дескать, наоборот, надо быть мягче…
   При этом обе женщины кивали в ответ на поочередные высказывания, как бы соглашаясь в выводах, очевидным образом противоречивших один другому.
   Складывалось впечатление, что женщины говорили лишь затем, чтобы просто говорить.
   Я тем временем вспоминал, как много могил «свошников» видел в последние дни, когда мы проезжали через Ростовскую, Брянскую, Курскую и другие области.
   Могилы солдат с Украины всегда были украшены флагами и выделялись на общем фоне.
   Бытует мнение, что во времена Великой Отечественной Войны в нашей стране не было семьи, которую бы эта война не затронула. В последнее время в кругу моих знакомств не осталось тех, кого так или иначе не затронула бы война в Украине.
   Не прошло и полугода с тех пор, как погиб мой давний друг. Мы были знакомы еще с начальной школы. И хотя последние несколько лет мы практически не общались, новость о его гибели поразила меня.
   Его звали Артем, и он был офицером в звании лейтенанта. В школьные годы он хотел стать врачом, но родители настояли на том, чтобы он стал военным — они объясняли это его неспокойным характером и материальной стабильностью данной профессии. В итоге Артем согласился с родителями и поступил в военный вуз. Родители оплачивали его обучение и были очень рады за сына. Но потом пришла война.
   Мне доподлинно известно, что у родителей Артема были связи с несколькими известными докторами и что вскоре после объявления войны они пытались отмазать сына. Известно мне и то, что Артем, долгое время не желавший принадлежать военной профессии, отказался от предложения родителей. Он аргументировал это тем, что все его друзья офицеры уехали воевать, а значит, и он тоже отправится на войну.
   Тут и сказался его неспокойный характер: ни отец, ни мать не смогли его переубедить. Практически всю свою зарплату Артем отправлял родителям. Так продолжалось немногим больше года. А потом Артема убили.
   Ему дали Героя России. Посмертно. За то, что он пожертвовал жизнью, спасая рядовых со своего взвода. Их он спас, себя — нет.
   На похоронах было много людей. С матерью Артема вскоре после похорон случился сердечный приступ, после которого она перенесла сложнейшую операцию и осталась инвалидом, прикованным к постели.
   У Артема остался младший брат — Даня. Сейчас он вместе с отцом ухаживает за матерью. Мне известно, что Даня тоже хочет стать врачом — как когда-то хотел этого Артем.

   Музыка у меня в наушниках прекратилась. Достав телефон, я обнаружил, что у меня снова пропал интернет. В последнее время это не было редкостью и объяснялось работой глушилок и атаками беспилотников.
   Через какое-то время на вокзале началась паника — сообщалось, что беспилотники атаковали радиозавод, расположенный неподалеку от железнодорожного вокзала. 
   Руководством вокзала было принято решение согнать всех, кто был на вокзале, в подвальное помещение.
   Паника усиливалась. Две женщины, ранее сидевшие рядом со мной, теперь кричали всем о том, что главное — не допускать паники и сохранять спокойствие; однако теперь парадокс был в том, что вся паника исходила только от них.
   Воздушная тревога продолжалась не более часа. Я сидел на своем рюкзаке с краю от выхода в главный зал. Поскольку интернета не было, а галдеть наперебой об ужасах войны с окружавшими меня людьми мне совсем не хотелось, — я читал Хемингуэя: еще давно мною был скачен на телефон сборник его ранних рассказов. Их я теперь и читал.
   Когда чтение надоело, я вернулся в главный зал. Кто-то сделал так до меня, кто-то последовал моему примеру.
   Сообщили, что все рейсы на ближайшие направления отменяются. А у меня в придачу к этому совсем разрядился мобильный.
   Чтобы зарядить телефон, мне было необходимо расположиться прямо в центре зала — под самым куполом, откуда ранее как раз всех прогнали. Розетки были только там.
   Накинув рюкзак на плечо, я отправился в кафе, расположенное неподалеку от вокзала.
   
   Когда прогремел первый взрыв, я переходил дорогу. В ту же минуту прогремело еще несколько взрывов.
   Здание железнодорожного вокзала дымилось. Мне не было видно основной вход, но по черному дыму стало понятно, что удары пришлись именно в ту часть.
   Люди жались по углам. Кто-то кричал. Автомобильные сигнализации заглушали вой воздушной тревоги.
   Обогнув здание вокзала и подойдя к основному, наполовину заваленному входу, я увидел первые трупы.
   Было много пострадавших. Погибших было четверо: женщина, ребенок, а также пожилой мужчина с собакой поводырем.
   Вой воздушной тревоги прекратился. Но теперь с разных сторон доносились завывания спец-машин: МЧС, скорая помощь, полиция, пожарные машины…
   
   Прибыли бойцы ОМОНа. Здание вокзала оцепили.
   Я сидел на скамейке неподалеку от главного входа. Многие из тех, кто стал свидетелем случившемуся, ушли еще до приезда спецслужб. Я остался. Теперь же всех, кто был на территории вокзала, не выпускали.
   Рядом со мной на удивление стояли снова те две женщины, что ранее сначала так охотно обсуждали войну, а затем разжигали панику в толпе. Теперь они охали и ахали о произошедшем.
   На другой скамейке сидел парень в красных «найках». Вместо книги в руках у него теперь был блокнот, в который он быстро что-то записывал. Он писал так увлеченно, как будто боялся что-то забыть и хотел как можно скорее запечатлеть свои мысли. Он писал так охотно, с какой-то даже нездоровой ухмылкой на лице.
   Вдруг я поймал себя на мысли, что с завистью смотрю на него:
   Что бы со мной ни происходило, я уже давно ничего не писал с тем вдохновением, которое сейчас, судя по всему, испытывал он.
   «Все же мораль не имеет ничего общего с искусством», — вдруг подумал я.
   А еще я подумал о том, что смерть — это всегда смерть, а война — это всегда война: со всеми ее последствиями…
   
   Когда выносили трупы, накрытые черными пакетами, один из спасателей споткнулся на обломках турникета и носилки накренились.
   Тогда с носилок свесилась окровавленная рука. Наручные часы на руке показывали «17:40».