Два дня в Ярцево. Глава 6

          - Так вот оно и главное – Виктор Егорович встал из-за стола, прошел мимо гостя в коридор, не зажигая свет что-то искал на тумбе возле порога, потом заскрипела входная дверь. Сашка обернулся и увидел, что отставной военный уже сидит на крыльце и смотрит поверх деревьев на молодое ночное небо. Когда парень подошел и уселся рядом, Виктор Егорович встряхнул пачку и протянул ему сигарету.
          - Я не курю – шепотом ответил Саша.
          - Молодец, я тоже… Так, помну, помну да выкину…
          «Хороши деревенские ночи – вдруг подумал Саша – в городе таких нет…». И действительно, есть что-то особое, непостижимое в сельском ночном колорите. На самой границе, на стыке, где природа обнимает собой цивилизацию, обнимает самого человека, обнимает со всем его хозяйством, домом, мебелью, дворовыми дорожками и забором, все еще видна ее неопровержимая сила, её вековое величие. Всё, что днем имело хоть какие-то размеры и очертания, к ночи превращалось в маленькие осколки бесполезного быта, прижатого к земле таинственным шумом деревьев, пением ночных птиц и солеными россыпями неба. А если вдруг случалось в перламутровом вечере услышать с другого края села песню, старательно выводимую под нехитрый аккомпанемент самородными русскими певуньями, картина мира становилась объемной, пространство раздвигало свои границы далеко за пределы Вселенной и уже не было никакой возможности остановить это проникновение, не было сил сопротивляться чувству собственной ничтожности в надчеловеческом понимании смысла самой жизни.
          - Главное – вдруг прервал молчание Виктор Егорович, - что ты её любишь…
          - Вы думаете?
          - Чего тут думать – изорванная сигарета полетела в угол крыльца, - я знаю!
          Ночь уже обосновалась в Ярцево, с реки доносились роскошные всплески и запахи, редкие сельские фонари собрали возле себя мошкару из ближнего камыша и наслаждались ее неистовыми танцами.
          - Неправильно все как-то – Саша навалился на поручни – неправильно…
          Виктор Егорович поднялся, уперевшись в Сашкино плечо, прошел к калитке и, запрокинув голову, долго стоял там, взявшись руками за деревянные ламели посеревшего забора.
          «Интересно, о чем думают люди, глядя на звезды? О том, что наша планета – вовсе не законченное и ограниченное творение, не плоскость, которой мы порой отсекаем наше восприятие пространства, и даже не маленькая точка на огромной карте? О том, что пределы реального мира простираются на непостижимые для нашего ума расстояния и эти чудовищные парсеки могут быть населены иной жизнью, невообразимой по форме и неопределимой по сущности? А может пытаются рассмотреть ту обитель, в которую стремятся наши души? Может, и так… Да… Какое небо огромное… Неподобающе огромное для такого маленького человека, какая мощь и сила заключена в самом малом его лоскуте, доступном для людского взора! И манящее… Как колодец с холодной водой в жаркий августовский день…»
          Соседский пес лениво зазвенел цепью, выбираясь из будки, обозначил дворовое пространство хозяйским, с хрипотцой, лаем, без суеты, особо не рассчитывая на положительный результат, проверил пустую миску и вернулся к своим беспокойным снам.
          «Что же так тоскливо..? Уже вроде и осознал, что жизнь поменялась, она никогда не будет прежней… Как люди с таким справляются? Да, нужно научиться жить в этом новом состоянии, приспособиться к тому жестокому безразличию, которое идет изнутри меня… Может и правда, что душа на сороковой день навсегда покидает наш мир… Иринушка, любимая, как не хочется тебя отпускать… Не раздумывая, отдал бы весь остаток своей жизни за возможность прожить с тобой хотя бы еще один день… Хотя бы день… Уж я бы не выпустил твои руки не на секунду… Обнял бы тебя, дышал бы тобой и весь день рассказывал, что лучше тебя нет и не может быть никого… А ты бы читала мне свои любимые стихи… Что мы за странные такие люди-человеки, всегда наше счастье – в прошедшем времени. Бежим за ним куда-то, бежим, а потом вдруг понимаем, что по глупости своей, по незнанию уже давно пронеслись мимо, и возвратиться назад совсем нет никакой возможности… Если тебе нужно улетать – улетай, я все равно буду тебя любить, как любил все эти годы… Спасибо тебе, родная, за все, что ты мне дала…»   
          Слезы катились уже проторенными складками в углу глаз, не вызывая ни стыда, ни привычного жжения, ни желания быть услышанными. Виктор Егорович еще немного обождал, закрючил калитку и вернулся назад, оглянувшись напоследок на засыпающее село.
          - Правильно, неправильно… Дурак ты, Саня… Не понимаешь, какое это счастье держать за руку свою дочь.
          - У Вас есть дочь? 
          Виктор Егорович поднялся по ступеням, зашел в темный дом, почти сразу остановился и тяжело вздохнул. Из этого вздоха, откуда-то оттуда, из глубоких и холодных подземелий души, из раздирающей боли людских потерь Сашка услышал:
          - Умерла… В два месяца… Воспаление легких… А больше детей нам с Иринушкой Боги не дали…
          Ночь стала нестерпимо душной. Мутные пульсирующие круги поплыли по дорожке сада и сиреневым кустам, по сельской дороге, до самого неба, а воздух, который Саша пытался насильно втянуть в себя, будто насквозь был пропитан мелким колючим стеклом и тиной. И без того непростой день стал ненавистен…