Семь болезней здравого смысла

 Пока твой здравый смысл не совпадал с мэрией и Марией, ты беззубый безумец, стреляющий в небеса старческой россыпью молодых и холодных бриллиантов. Где-то в песках и илах триаса глас вопиет: «О ужас, похоже, я вправду не гений». Есть другие реальные люди всеобъемлющей памяти, не отрицавшие в себе ничего. Пока мы в фибриновых малинниках составляли осколки Цимлянских вокзалов, они провозгласили истиной… себя. И у них получилось. Ты говоришь, что я должен себя отрицать. И вот, я бросил на подоконник связку живых грехов. Я стал прозрачным и больше не отражаюсь ни в чьих зеркалах. Я рассыпал колокольчиковое колье в озеро Берлиоза, но оно не притронулось отражением к шедевру ржавых кудрей. Этого ли хотел ты, Отец?

Нас уносят кипящие мастодонты селя каменных рек — так что мы не стоим на месте. О чём мечтаешь, стрелец, среди дурашливой пошлости Шульги и разбитной шаланды? О незаметной жизни? «О незаметной смерти». Нам слышно её бормотание: «Сумерки сугробных сурков сроют серость сирени посреди зрелых крыльев». До краёв утопи себя бытом, пусть зароет тебя укроп окроплённых куриц, склевавших крупицы истины. Вчера проповедник из Сахалинска публично благодарил Иисуса, что помог бросить пить и курить. Если конфликт со значимым взрослым поселил внутри голос злого отца, колокольная сталь элементаля откроет маленькую зелёную дверь в своей неприступной стене. И вот, увидев там ту же кладку, ты обратишься к галлюцинациям звёздного неба.

Верлибры Либерии пропалывают берлинским брассом небеса неброской родины нашей. Лоукостер, танцующий в искрах ночного костра, ловит в охапку миндалевидные пули мгновений. Когда ты знаешь всё это, тебе нетрудно уже понимать, что Стэндфордский доктор богословия не переспорит вертлявых шутов. Христос споил Канны, создав 700 литров вина. Алкаши толпой ходят за ним. Ещё бы! Им интересно: сможет ли опьянеть Иисус от созданного им вина? Была ли у него вообще хоть одна причина пьянеть? И согласились бы вы на вечную жизнь в состоянии комы? Я — да. А вы? Значит, мы просто боимся последних земельных участков.

Чего хочет униженный и оскорблённый? Унижать. Оскорблять. Властвовать? В чём власть, брат? Дубовое целомудрие горных цепей не имеет ни отчества, ни отечества. Разве что иногда королева утраченных спичек и как ледник надвинувшегося тротила Орлеанская Ева отдают ему даром свои ордена. Им всё равно: нежная изморозь стрекочущего макинтоша не знает — незачем ей что-то знать. Из райского места в мозгу у неё торчит электрод, и земельная миндалина в сладком сне следит за стеканием мёда по солнечному лучу. Янтарные его капли падают в шёлковые цветы. Распавшийся на пчелиные семьи осиновый бог проповедует им восковой гуманизм лесной печки. Зачем тогда просыпаться?

За окном шелестит индустриальный восторг владельцев городской свалки. Внутри трещит перфоратор, снаружи — триммер мотокосы. Где отыщешь место себе? Только в себе тебе место. Там отрешённого отешет тебя утешение и рыболовы Христа тебя не достанут крючками своих закорючек. Кто хочет быть прав во всём и прав властвовать надо всем, да совершит искалечивший его подвиг. И попробуй ему вразумить, что ты никому не прислуга. Теперь трепещи как листок со стихами стахановца на перепутье: ребячливый Челябинск упражняется в верности предательству своему. Хоть чему-то он всё-таки верен, и тоже льёт диагональю на лимонную мандолину люпиновые капли олова по басовой струне. Подождём, он покажет ещё как под дождём на реке топорщатся крышки пивных бутылок. Рыбные рубли ныряют в бульканье Акапулько и выруливают в артиллеристские миллиарды. Над всей территорией отсыревшей Отчизны свисают волосы Водолея, и касатки по струям всплывают на небо к соучастию с зондер-командой грозовых динозавров.

Они показывают мальчикам молитвенный молибден Магдалины, но юноши видят лишь нейлоновый биатлон, и вьют цепь из уроборосов в бессонно кофейные ночи. В пулеметных ударах тока, злых узлах ультиматума и конвульсий рождается их антисоветский Освенцим. А дальше будет всё легче ротационной машине давить пузыри святых духовных экстазов. Здесь возле носа ослика висит карликовая морковь, а на ослике человеческое чучело восседает в облике нового винодела. И вот, под скрип сольных каперсов и капусты, под проливным душем бессилия социализма мы идем в винодельню по капле выкорчёвывать Корчагина из себя.

В Египте есть наказание за уголовную драку — «Бой с тенью». Человека выставляют в Каире на людной площади 16 часов махать кулаками, строя при этом гневно-страшные рожи. Если кулаками он машет вяло, а рожи не очень страшны, палачи секут его: типа — не сачкуй, старайся, сын суки! И так продолжается, пока формалиновый свет пиалы васильковой воды с лепестками осенних писем не покачнёт на небесной волне лёгкий кораблик прискорбия. А потом ночь мигнёт, всё вернётся как было, и рекламное горло гориллы провозгласит новое утро в Гагаузии лыжного горностая. Возможно, дождь впечатает в пыль памятные пятаки, и парнокопытные стуки по водоотливам принесут прохладные виноградины в липоритовом параплане. Не бойся: надежда не умрёт раньше.