Земля Раздора

В том крае, где рассвет суров и ал,
Где скальный берег, горд и прям,
Вонзал в поля свой каменный оскал,
Подобно шраму, землю пополам
Делил невидимый, но вечный спор.
И меж собой враждуя с давних пор,
Два клана жили, глядя друг на друга,
Как будто из проклятого недуга
Им не найти спасительного круга.

Один был люд, рожденный из волны, —
Народ соленых ветреных кровей.
Их лица солнцем обожжены,
Ладони — в шрамах от сетей,
В мозолях твердых от дубовых весел.
Мир для рыбака был прост и весел
Лишь там, где пенился морской простор.
В их жилах бился штормовой напор,
А в глубине усталых, ясных глаз
Был вечный блеск, что не погас, —
Соленый отблеск вод, безбрежный зов,
Свобода — главный из земных богов.
Им богом был и Ветер-свистунок,
Что гнал суда на дальний восток,
И пенный вал, что бил о борт судна.
А суша? Лишь причал, опора дна,
Чтоб отдохнуть и снова уходить
Туда, где рвется жизненная нить.

Другой был люд, рожденный из земли, —
Потомки тех, кто плугом брел в пыли.
В их венах почва, в мыслях — тишина,
Их сила, как и пашня, — молчуна.
Их руки пахли влажным черноземом,
Их взгляд был ясен, терпелив и дремен,
Как зерна, спящие до срока своего.
Для них в прибое нету божества —
Лишь пасть голодная, что жаждет власти,
Готовая в своей ненастной страсти
Поля залить и урожай забрать.
Их боги — те, кто учат созидать:
Луч солнца, золотящий колос спелый,
И тучный дождь, и труд их рук умелый,
И хлеб, что был наследием отцов,
Надежней всех морских слепых богов.

И в центре двух враждующих миров,
Где каждый был к чужому не готов,
Она жила. Алидой звали дочь
Седого рыбака. И словно ночь,
Что перед бурей, были в ней глаза,
Когда в них пряталась немая бирюза.
А волосы, как мокрый русый шелк
Песка, что волнами на берег влек,
Спадали с плеч. В ней — моря непокой,
Мятежный дух и яростный прибой.

А он — Дамир, был сын вождя полей,
Силен, как дуб, что сотен лет старей.
В его руках, широких и простых,
Таилась мощь холмов его родных,
И он умел одним касаньем длани
Снять дрожь земли, унять ее страданья.
В его глазах — покой и благодать,
Способность ждать, надеяться и знать,
Что верность почве — праведная суть,
Что предначертан им единый путь.

Они сошлись, где спор вела стихия,
Где волны дерзкие, слепые и лихие,
Лизали край пшеничного ковра.
То не была назначенная встреча.
Еще вчера
Они бы разошлись, не видя лиц,
Под грузом вековых своих границ.
Но в этот миг, не сдерживая взгляд,
Они столкнулись. Не огонь, не яд
Вражды отцов, что в них текла по венам,
А что-то новое, почти что сокровенное
Мелькнуло в них. В ее глазах — вопрос,
В его — ответ, что ветер не унес.
В молчанье том, на узкой кромке света,
Была заложена основа для сюжета,
В котором ненависть — лишь прах и тлен
Пред жаждой сладких, но больших перемен.

Но тот безмолвный, мимолетный взгляд,
Что на песке связал их наугад,
Был хрупкой искрой в бочке пороховой.
Их мир был стар, их мир был бестолковый
В своей вражде. На площади селенья,
Где каждый день текли людские звенья,
Где соль и чернозем мешались в пыли,
Два стана вновь друг другу говорили
Языком гнева, желчи и обид,
И воздух старыми проклятьями кипит.

Поднялся гул. Отец Алиды, сед,
Проживший в море семь десятков лет,
Ударил палкой, прерывая тишь:
«Вы совесть продали за медный шиш!
Зачем ручью вы перекрыли ток,
Что с гор бежал, прозрачен и высок?
Теперь в затоне — тухлая вода,
И пресной влаги не найти, когда
Смолою нужно пропитать борта!
Вся ваша правда — в жадности пуста!»

Ему в ответ, шагнув из ряда вон,
Вождь землепашцев, кряжистый Борон,
Отец Дамира, громыхнул, как гром:
«А вы не застили б своим гнилым добром
Тропу к воде? Весь берег, весь откос
Уставлен так, что и погнать бы врос
В песок скотину, да не подойти!
Нет стаду к водопою вниз пути!
Ваш скарб, как мусор, брошен где попало,
И нашим землям вечно вас тут мало!»

И вспыхнул спор, как на ветру костер,
И каждый довод был остер и хитер,
Но бил не в суть, а в сердце, в старину,
В чужую веру, в общую вину.
«Молчи, земляной червь! — рыбак кричал. —
Ты от рожденья к полю лишь причал!
Чтоб ваши нивы смыло все волной,
Чтоб солончак остался за сохой!»
«А ты, бродяга! — фермер отвечал. —
Пускай девятый всемогущий вал
Все ваши щепки в бездну заберет!
Бездомный, нищий, алчущий народ!»

Алида — средь своих, Дамир — с другими.
Их разделяли пропасти немые,
И каждый крик, и каждый злобный жест
Ложился тенью им наперекрест.
Он видел в ней — дитя врага и шторма.
Она — в нем сына пахаря и корма.
Но сквозь толпу, сквозь ненависти зной,
Они встречались взглядом — и с больной,
Немою мукой видели вдали
Всю глубину расколотой земли.
И эта пропасть, вырытая в споре,
Была страшнее, чем любое море,
И тверже, чем любая целина, —
Глухая, вековая их стена.

Но ненависть не властна над душой,
Что ищет путь запретною тропой.
И стали встречи их — немой укор
Тому, о чем кричал пустой их спор.
Они нашли укрытую от глаз
Ту бухту, где никто б не выдал их,
Куда вела, над пропастью виясь,
Тропинка козья, только для двоих.
Здесь, в тишине, где лишь прибой да крики чаек,
Вдали от вечных ссор и горьких стачек,
Они друг другу открывали мир,
Который каждый для себя хранил.

Алида, глядя в водную лазурь,
Ему шептала, позабыв про бурь:
«Ты видишь? Море — вовсе не тюрьма.
Оно дает нам пищу и ума,
И силу, что не вырастить в земле.
Смотри, как дышит горизонт во мгле!
Там — бесконечность, там — свобода жить!
Там ветер в парусах поет, чтоб плыть,
Куда захочет сердце. Разве клетка —
Вот эта гладь? Нет, клетка — ваша метка,
Ваш ровный клин, где каждый шаг известен.
А мир мой волен, сказочен и тесен
Лишь для того, кто в нем не видит сна…
Для вас — оно чудовище без дна,
А для меня — великая стихия,
Где все законы — добрые, не злые».

Дамир же брал в ладонь сухую горсть
Земли, и говорил: «Ты — моря гость.
А я — земли наследник, сын и страж.
Ты видишь хаос, видишь эпатаж,
А я — порядок, вечный круг забот:
Вот семя, вот росток, вот зрелый плод.
Земля — опора. В ней покой и сила.
Она веками род людской хранила.
А море ваше — хищник, вечный тать,
Непредсказуем, жаждет лишь отнять.
В нем нет основ, нет верности, нет сути,
Лишь вечный бег на жизненном распутье.
Земля — наш дом. А что такое море?
Лишь вечный страх, и вероломство, горе».

Так в споре их, в восторге пред чужим,
Рождалось чувство, что не объясним
Был ни один из них. Любовь сплелась
Из их различий, разжигая страсть.
Он в ней любил мятежный дух волны,
Она — покой его родной страны.
И понимали оба с каждым днем:
Они играют с гибельным огнем.
Что их любовь — предательство и стыд,
Что каждый род их вряд ли их простит.
И страх раскрытья, словно туча гроз,
Навис над ними, предвещая слез
И боли той, что будет им дана
За то, что их свела одна весна.

И будто бы услышав их раздор,
Природа-мать свой вынесла с укором
Суровый, молчаливый приговор.
Над миром небо цветом заболело,
Покрылось желто-серой пеленой,
И солнце тускло, нехотя глядело,
Как будто мир ему совсем чужой.
Сменилась синь на тягостный свинец,
Предвестник бури, всех начал конец.

И море, вторя небу, замолчало.
Не шторм, не рев, что сердце леденит, —
Оно застыло, гладким как зерцало,
И эта тишь пугала, как магнит,
Что тянет в бездну. Старый люд морской
Крестился, видя мертвенный покой.
Их не пугал девятый ярый вал,
Как этот штиль, что гибель обещал,
Как зверь, что затаился перед броском,
И дышит смертью в мире одиноком.

И стихнул ветер. Воздух стал смолой —
Тяжелой, липкой, душной, неживой.
С тревогой фермеры на нивы зрели,
Где ко;лосы от тяжести созрели
И ждали жатвы. Но застойный зной
Губил зерно, грозя ему бедой.
Такой покой, гнетущий и гнилой,
Страшнее был, чем ливень проливной.
Он нес в себе удушье, мор и тлен
Для золотых полей, попавших в плен.

И старики, что помнили преданья,
Забормотали вдруг о наказанье.
«То гнев земли! — шептал седой рыбак, —
За то, что плугом жадным каждый враг
Кромсает грудь ее, забыв про честь!»
А с той сторон неслась иная весть:
«То море мстит! — твердил старик-земледелец, —
За то, что этот чуждый нам пришелец
Берет, не отдавая ничего!»
И ненависть достигла своего
Последнего, безумного предела.
В стихии, что над ними тяготела,
Увидел каждый, гневом ослеплен,
Не общий рок, а праведный урон,
Что понесут соседи за грехи.
Их помыслы и судьбы так легки
В руках вражды, что кары ждут они,
Считая проклятыми эти дни
Не для себя, а для врага извека.
Так злоба ослепила человека.

Лишь двое средь безумной этой бури
Вражды слепой, в нависшей с неба хмури,
Не стали яд искать в чужой вине.
Они, оставшись вдвоем, наедине
С грядущим гневом неба и воды,
Поняли вдруг, что нет страшней беды,
Чем та, что может всех соединить —
Их общая, оборванная нить.
Под первыми порывами ветров,
Что донеслись до бухты их покров,
Под небом, что темнело с каждым часом,
Их спор утих. Он сменился согласным,
Единым страхом, что сковал сердца.
И в ужасе грядущего конца
Родилось то, что зрело в глубине —
Решение, что было, как в огне
Закалено, и прочно, и светло.
Их чувство больше не было игрой,
Оно само указывало путь.
Любовь — не слабость, а единства суть,
Единственный их шанс, последний мост
Над пропастью, что так была проста
В своей жестокости.

И вот рожден был план.
Простой и дерзкий, как морской туман,
Что скрыл их бухту. План, в котором вера
Была важнее, чем любая мера.
«Твои, — Дамир сказал, — плетут узлы,
Что крепче стали, почти как скалы.
Их знание канатов и снастей
Спасет амбары от слепых дождей!
Пусть с нами встанут, укрепят засов,
Защиту крышам сделают из тросов,
Чтоб ливень не залил зерно в амбаре,
Чтоб не сгорел наш труд в слепом пожаре
Той слепой и злой Стихии».

«Да, — Алида отвечала, —
Но и твои не зря стояли у причала!
В их силе правда пахотной земли!
Пусть с кольями помогут, чтоб могли
Мы вытащить все лодки на песок,
Подальше от волны, на берег, в срок,
Пока их в щепки не разбил прибой!
Пусть их упорство примет этот бой!»
В их плане не было ни «ваших», ни «моих».
Лишь слово «вместе», что для них двоих
Звучало как молитва, как приказ,
Что может быть, спасет их в этот раз.
Но план их требовал такого чуда,
Какого не случалось здесь покуда —
Не силы рук, не хитрости ума,
А веры в то, что кончилась зима
Вражды сердец. Доверия. Всего-то.
Но это — непосильная работа.

Но этот мост, рожденный в их сердцах,
Разбился в прах на каменных крыльцах
Родных домов. Алида, чуть дыша,
К отцу бежала, трепетом душа
Была полна. «Отец! Беда грядет!
Она и лодки, и поля сметет!
Давай поможем им! Укрыть зерно —
Ведь это общее для всех звено!»
Но старый волк морской взглянул на дочь,
И взгляд его был черен, словно ночь.
«Ты обезумела? Иль разум твой угас?
Чтоб я спасал их жирный колос? Счас!
Пусть их добро сгниет дотла в земле,
Что нас всегда держала в кабале!
Земля — наш враг! И пусть ее поглотит
Вода морская! Пусть ее колотит
Слепая буря! Это — божий суд!
А ты ступай, покуда здесь и тут
Тебя не проклял я!»

И тот же яд
Дамир познал, придя в родимый ряд.
Он к старейшинам обратился с речью,
Прося помочь спасти от изувечья
Рыбацкие суда. Ответ был глух,
И в каждом слове — ненависти дух.
«Помочь бродягам? Этим попрошайкам,
Что, как воронье оголтелым стайкам,
Лишь ждут чужой беды? Дамир, очнись!
Пусть их скорлупки в бездну унеслись!
Пусть море, что всегда у нас крадет,
Свое же детище назад и заберет!
Ты нас позоришь! Ты — предатель рода!»

И в этот миг, как будто злая мода
На сплетни разнеслась по их селенью,
Любовь их стала общим откровеньем.
Проклятьем, грязью, поводом для злости.
«Он с дочерью рыбацкой!» — «Перемыли кости
И ей, и их отцам!» — «Она с сынком
Земли презренной!» — «Вот позор-то в дом!»
Так вмиг они изгоями предстали,
Отвергнуты и теми, и другими. Стали
Они одни, в кольце глухой стены,
Что возвели их предки. Лишены
Поддержки, крова, доброго совета,
Стояли двое против всего света,
Где каждый взгляд их жалил, как крапива,
И рушился их мост с крутого обрыва.

И шторм ударил. Небо раскололось,
И первый вал с чудовищным напором
Обрушился на берег. С диким воплем
Взревел прибой. Срывая крыши с сел,
Потоком яростным ревел и пел
Слепой, жестокий ветер. Дождь стеной
Хлестал по полю, смешивал с волной
Плодородный слой, и пашня превращалась
В трясину, где лишь гибель оставалась.
А с моря шли валы, один другого злей,
Перехлестнув гранитный волнорез,
Врывались в гавань, сея смерть и страх,
И рушили причалы в пух и прах.

И люди, ослепленные враждой,
Метались каждый за своей бедой.
Рыбак спасал лишь сети и суда,
Не видя, как в соседний дом вода
Несет разруху. Фермер свой амбар
Пытался укрепить, но тот пожар
Стихии был ему не по плечу.
И каждый слепо верил палачу —
Своей гордыне, что шептала им:
«Спасай свое, а враг пускай гоним
Судьбой на гибель!» Обреченный труд
Их был напрасен. Их дела умрут,
Разбитые о стену их раздора.

Алида и Дамир, без тени спора,
Увидев тщетность этой слепоты,
Решили сами навести мосты.
Они — вдвоем. Две тени в серой мгле.
Армия из двух на всей земле
Против стихии. В их сердцах — одно:
Бороться вместе, хоть и не дано
Им победить. Сначала — на поля!
Где размокает, стонет их земля,
Они бросаются. Лопатами, руками
Дамир копает ров, а за штыками
Его лопаты следует она,
Таща доски, что бурей сорвана
С забора. Водоотводные канавы
Они рыли, не для славы,
А чтобы жизнь спасти, что в ко;лосе спала.

Затем — на берег! Яростная мгла
Уже накрыла гавань. Их глаза
Находят ту ладью, что как слеза,
Дрожит на привязи. Последний шанс!
Они вдвоем, войдя в безумный транс
Отчаянья, пытаются крепить
Канат, что вот-вот лопнет. Чтобы жить,
Их мир сражается в лице двоих,
И этот гимн отчаянный, что стих
Не в силах передать, звучит сильней
Всех криков бури, всех речей
О ненависти, что царит вокруг.
Их подвиг — это их любовный круг,
Что крепче стен, сильнее страха был,
И ярче всех огней, что шторм тушил.

С холмов неслись потоки дождевые,
Смывая все преграды вековые.
Их путь лежал на главное из полей,
Где колос зрел, что был всего ценней —
Надежда года, будущий их хлеб.
И этот вал, безжалостен и слеп,
Грозил за миг в ничто все превратить.
Дамир, что знал, как каждую нить
Земля сплетает, бросился вперед.
Он видел, где поток свой ход найдет,
Где можно русло повернуть в овраг.
И он, земли своей извечный страж,
Стал плотиной. Телом и доской
Пытался он сдержать поток слепой.
Но почва, что была ему опорой,
Предательски поддалась. И скоро
Земля его, что он любил, как мать,
Вдруг стала вязким месивом, сосать
Его ступни, тянуть в трясину, в грязь,
Над силой человеческой смеясь.
Он увязал. Земля его держала,
Как будто в смертном ложе, без кинжала
Лишая сил, свободы и движенья.

Алида, видя это, без сомненья,
Без крика, без единой мысли лишней,
Чтоб не спугнуть удачу, будто вишней
На торте гибели, метнулась к нему.
Ее рыбацкая смекалка, сквозь тьму
И хаос бури, подсказала ей,
Где островок земли лежит, верней
И тверже прочих. Бросив свой канат
Морской инстинкт, что ценен во сто крат!,
Она нашла опору и, вцепившись
В его ладонь, из грязи той, что взвившись,
Тянула их обоих в свой провал,
Рванула так, как будто девятый вал
Ей дал свою неистовую силу.
И вырвала его. И осушила
Слезу с его щеки своей щекой.
В тот миг, под штормовою пеленой,
Земля и Море — в их лице одном —
Сражались вместе. И забытый дом
Их предков видел этот странный бой,
Где двое стали общею судьбой.

И не успев перевести дыханья,
Они бегут, влекомые страданьем
К воде, туда, где буря правит бал.
Там, скрежеща, качаясь у причал,
Ладья отца Алиды билась в муке.
Ее канат, истерзанный, из луки
Натянутой струной вот-вот порвется,
И лодку в щепки о скалу расшибет.
То не была лишь лодка. В ней сплелось
Все то, что в сердце девушки жилось:
Колыбель детства, парусник мечты,
Надежда на простор и зов свободы,
Что был ей слаще всех земных щедрот.
Но вот канат трещит, и разворот
Судна неминуем…

Алида, не боясь
Ни волн, ни смерти, риском упиваясь,
Как будто в море родилась она,
Прыжком отчаянным на палубу вскочила.
И в тот же миг волна ее схватила,
Швырнув о мачту. Но она жива!
Перебросить канат — ее слова
Беззвучно прокричали в реве бури.
И вот летит веревка в серой хмури!
Дамир, чей каждый шаг привык к земле,
Стоял на пирсе, скользком, как во мгле
Застывший лед. Под ним качались доски.
Он видит канат, ловит отголоски
Последней их надежды. И вцепился,
Как будто в землю корнем он ввинтился,
В ту мокрую, соленую змею.
Он всю свою крестьянскую семью
Как будто чувствовал за правым плечом.
Всю силу, что земля дает с ручьем,
С зерном, с рассветом, он вложил в рывок,
Чтоб удержать от гибели челнок.
В его руках, привыкших к тишине
И весу плуга, на одной струне
Теперь висела вольная душа
Его любимой. Море, не спеша,
Что было ей свободой, стало клеткой,
Смертельной западней, последней меткой
На их пути. И он держал его,
Не отпуская больше ничего.

Им показалось — миг, еще одно усилье,
И буря сдастся, опустивши крылья.
Победа близко! Лодка спасена,
Земля отведена от злого сна
Потопа... Но у шторма был свой план.
Из бездны, словно древний левиафан,
Поднялся вал, последний, исполинский.
Девятый вал. Не просто вал морской —
Он был душой всей бури, ярый, дикий,
Вобравший в себя ненависть и крики,
И мощь небес, и ярость вод земных.
Он шел на них. Один вал за двоих.

Он снес причал, как карточную кладку,
Сметая доски, тросы, беспорядку
И хаосу отдав остатки сил.
Дамир увидел. Взгляд его скользил
По гребню волн. И не было в нем страха.
Лишь доля вечности. Одним размахом,
Последним жестом, что ему был дан,
Он оттолкнул Алиду, словно б в стан
Ее родной стихии, и собою
Закрыл ее. И принял тяжесть боя.
Их смыло. В адский, клокочущий котел,
Где каждый обломок смыслом был тяжел.
Вода и грязь, и щепки, и песок —
Все закрутилось в бешеный клубок.
И в этом хаосе, где мир исчез,
Где не было ни моря, ни небес,
Где смерть и жизнь смешались воедино,
Они нашли друг друга. Как лавина,
Их чувства пронеслись сквозь этот мрак.
Их руки встретились. И этот знак
Был крепче клятвы. Их последнее объятье
Скрепило их судьбу, сняло проклятье
Вражды и спора. Их поглотил шторм —
Единая, немыслимая мощь,
Где не было ни неба, ни земли.
Их души вместе в вечность утекли.

И спор утих. О воле и оковах.
О том, кто прав в своих мирах суровых.
В объятьях смерти, перед лицом стихии,
Они нашли и то, и то. Отныне
Им вечная свобода и покой
Были даны одной слепой рукой.
Их поглотила буря, но они
Остались вместе, завершая дни
В единстве том, к которому стремились,
И в вечности навеки побратались.

Настало утро. Шторм ушел во мрак,
Оставив тишину и голый страх.
И небо, чистое, как будто ни при чем,
Смотрело безмятежным синим днем
На дело рук своих. Внизу, в пыли,
Лежала в ранах плоть родной земли.
Разруха, хаос. На прибрежной кромке —
Судов рыбацких жалкие обломки.
А дальше — поле, где соленый ил
Навек надежду года схоронил.

И из домов, что выстоять смогли,
Как тени, выходили жители земли
И моря. И в глазах у тех и тех
Был не вражды заносчивый успех,
А общий крах. И каждый видел ясно
Картину поражения, ужасную
В своей немой и праведной тоске:
Все проиграли в этой злой игре.

А затем они нашли их. На песке,
В последнем, роковом своем броске,
Лежали двое. На черте меж двух миров,
Где спор волны и пашни был суров.
Дамир с Алидой. Смертью скреплены,
Они лежали у седой волны,
И в пальцах, ставших воском от воды,
Они не разжимали узы правоты
Своей любви. Их руки были вместе,
Как вечный знак о преданной невесте
И женихе, которых обвенчал
Не поп, а шторм, что их с собой забрал.

При виде этой сцены, как подкошен,
Упал на землю фермер, горем брошен
На острые колени. И рыбак,
Седой отец, шагнул во мрак
Отчаянья и рухнул рядом с ним.
И стена ненависти, что пред ними
Стояла крепче скал, в единый миг
Рассыпалась. И скорбный, тихий крик
Прорвался из груди. Они узрели,
Что в слепоте своей не разглядели:
Их ссоры — пыль. Их гордость — только прах.
А ценность вся — в застывших тех руках,
Что шторм унес, но ненависть убила,
Что будущее их похоронила.

И вот они, без криков и без спора,
Лишь с тихим стоном общего позора,
Встают с колен. И к берегу идут
И начинают свой совместный труд.
Плечом к плечу, в молчании святом,
Разбирают то, что звалось их дом.
И строят общую гробницу на утесе,
Высоком так, что в поднебесье
Видны и нивы в золотом шитье,
И моря синее, безбрежное житье.
Их смерть не уберегла от бури село,
Но души отравившей их вражды смело.
Земля Раздора, смытая слезами,
Готова стать землею примиренья.
И память о двоих легла мостами,
Что не смогли построить при жизни поколенья.
И Море, и Земля под небом синим
Навеки стали чем-то здесь единым.