Древние реликвии

Иногда мне кажется, что сердце моё старше меня самой.
Как будто внутри грудной клетки лежит что;то древнее, потемневшее от времени, с отполированными рёбрами, как ларец, который кто;то передавал из поколения в поколение, через руки, через шёпот, через кровь.
И в этом ларце хранится любовь, которую я ещё не знала, но она знала меня всегда.

Она.
Моё первое «она».
В первый раз я смотрела не просто на красивую девушку — я смотрела, как человек смотрит на древнюю реликвию, которую так долго искал, что перестал верить, что она существует.
А потом случайно нашёл.
И теперь боится дышать рядом.
Ты не выбираешь, кого любить.
Ты не думаешь: «Хочу влюбиться в девушку».
Просто однажды твой взгляд задерживается чуть дольше.
Ты замечаешь, как у неё дрогнула ключица, как волосы спадают на шею, как тихо она дышит.
И что;то щёлкает внутри рёбер — как старый замок, который наконец поддался.
Это не нежная история.
Точнее, нежность там была — но такая, от которой больно.
Как если бы прикоснуться к древней иконе — не пальцами, а сердцем.
И понять: ты не имеешь права, но не прикоснуться ты тоже не можешь.
Мы не были вместе.
Она смеялась, а я смотрела на неё.
И мне хотелось вдохнуть её запах до боли в лёгких.
Хотелось коснуться её ладони не случайно, а так, чтобы она поняла: я вся, целиком, принадлежу этому моменту.

Это была любовь, похожая на реликвию.
Что;то древнее, как кровь, как молитва.
Не новая, не «первая», а та, что жила во мне всегда, просто ждала её.
Я не думала, что можно любить женщину.
А потом оказалось, что нельзя не любить.

Мне хотелось разорвать грудную клетку и показать, что там:
Смотри, здесь твои буквы, твой голос, твои тени.
Ты вросла в меня.
Ты стала старой надписью, выцарапанной изнутри рёбер.
Это было жёстко.
Любовь к ней не гладила меня, а резала.

Мне нельзя было.
Но древним реликвиям плевать на «нельзя».
Они просто есть.
Так и эта любовь просто была.
Она не спрашивала моего согласия.
Иногда я ловила её взгляд, и в нём было что;то, что делало ещё больнее.
Но всё равно делала вид, что ничего нет.

Внутри рёбер горела такая нежность, что хотелось кричать.
Хотелось расцарапать кожу и выпустить её.
Это была любовь без «мы».
Любовь как проклятие.
Как древнее заклинание, которое передавалось через чужие сердца и наконец добралось до моего.
Я пыталась перестать.
А потом снова возвращалась, как возвращаются к разрушенному храму, где всё ещё пахнет ладаном.
Любить девушку впервые — это почти как умирать.
Ты теряешь себя прежнюю.
Сгораешь.
И рождаешься снова, но уже не невиновной.
Уже знаешь, на что способно твоё сердце.
Я не знаю, что было страшнее: признаться себе или признаться ей.

Иногда она тоже смотрела в ответ — долго, тихо, как будто читала что;то, вырезанное внутри моих рёбер.

Эта любовь была древней, как сама боль.
Как тот страх, что нас сожгут, если узнают.
Как память о тех, кого уже жгли.
Но даже если бы нас и правда сожгли — я бы всё равно не выбрала забыть.

Ты не понимаешь, как сильно это рвёт изнутри.
И всё равно любишь.
Любишь так, что руки дрожат, когда она случайно касается твоего локтя.

Внутри меня эта любовь была как реликвия, у которой отлетели куски, но главное осталось.
Сердце било медленно, тяжело, как старый колокол.
Каждый удар говорил: «Ты её любишь. Ты её любишь».
Она так и не узнала.
Или знала, но молчала.
А может, просто не могла сказать.
Но это ничего не меняет.
Потому что эта любовь жива.
Потому что она старше слов и обещаний.

И знаешь, что самое жестокое?
Я не хочу забыть.
Не хочу выбросить из груди эту древнюю реликвию.
Пусть режет. Пусть жжёт.
Потому что благодаря ней я поняла, что моё сердце умеет любить не ради «быть вместе».
А просто потому, что она была.

И если однажды спросят: «Что у тебя осталось после неё?» —
я отвечу:
Любовь.
Внутри рёбер.