Памяти брата

Памяти брата

Я тонул молча.
Мне кажется: так часто бывает, а люди стесняются попросить о помощи. Вот и я тонул молча. Компания парней веселилась на берегу и только брат почувствовал, понял и прыгнул в реку и подплыл ко мне и спросил:"Что?" И я прошептал:"Тону". И он схватил меня за загривок и выволок на мелкое место. Брат. И было мне девять лет или около того.

И другой случай был.
Какие -то добрые люди, падлы, на том же берегу реки, в яму от столба вымытого половодьем забора набили бутылок и я бежал этим берегом и ухнул в яму эту, и брат пёр меня на себе несколько километров домой а я истекал кровью тем временем. Наложили мне потом несколько швов.
И было мне девять лет или около того.

А вот ещё. Зима. Что-то, кажется, февраль. И было мне девять лет или около того. Мы на горке. Вдвоём. И смеркалось уже. Мне кататься не хотелось, но мы съехали один раз, раздражение всё нарастало, смеркалось, говорю же, и хищно так алела полоса заката над горизонтом. Слово за слово — мы подрались. И хряпнул мне брат этим мешком, большие полителеновые мешки, набиваешь соломой, и вот тебе транспорт, короче, хряпнул меня прямо по роже, простите, по лицу, и старенькие очки мои, пластмассовые, советского пошиба разломились в переносице и разлетелись в разные стороны. И я,(со своими минус семь) считай ослеп. А брат как-то моментально взобрался в гору да и был таков . Полез и я. Гора была очень крутой, наст был непробиваемо твёрдым, варежки я где-то потерял и голыми, расцарапаными руками пытался схватиться за что-нибудь и вылезти. И когда я скатился с середины пути в очередной раз, я понял: я здесь не пройду. И уже темнело совсем, и я ни хрена не видел без очков, и эта хищная полоса зари там, над горизонтом. Дикий, вселенский ужас и тоска охватили меня...
И тогда я заорал. Да, я орал в этом ужасе, орал как ненормальный, орал нечеловечески, страшно и дико, я звал брата.

Ну конечно он вернулся, брат. И он, хоть и старший, но никогда не отличавшийся крупным телосложением, тащил меня в гору, хоть и младшего, но такого не по годам упитанного и рослого, а я только бесполезно тыкался в наст валенками, заливался уже в истерике слезами, исходил соплями, и ничем по сути не помогал. Он вытащил меня, брат. А потом опять спустился вниз и подобрал половинки моих очков, а потом мы шли домой, шли на эту алеющею зарю, и я уже слышал близко лай деревенских собак... И брат попросил:"Не говори про очки, ладно?" И я ответил:" Конечно, брат." А потом он сказал:"Прости,Саня." И я ответил:"Конечно, Лёша." И было, чёрт меня возьми совсем, хорошо идти с братом, к тёплому дому, к большой русской печке, к ужину, приготовленному Мамой. Не было разносолов в те годы и ждала нас гречневая каша с чудным и чудесным названием: размазьня... И отец наверняка всё поймёт и промолчит, он вообще неразговорчивый был, батя, поколдует что-нибудь с моими очками,( ходить мне в этих нелепых очках, связанных проволокой и изолентой ещё месяца два, потому что съездить в райцентр и заказать новые тоже было целой историей в те годы...) В те годы... Какие же это годы? Годы моего детства. А вечером... вечером, когда я улягусь под тёплое одеяло, я вдруг подумаю:"Родные мои, не оставляйте меня никогда! Я вижу — вы гордитесь мной, когда я приношу пятёрки из школы. Гордитесь тихо и не хвалите никогда, не принято у нас. Все, и брат тоже. Я принесу вам завтра кучу пятёрок, пожалуйста, берите, а пока мне вам больше нечего дать. Но вы, пожалуйста, не оставляйте меня никогда, умоляю, не дайте опять почувствовать этот ужас, как там, на горе, когда кровавая полоса заката, когда ты ползёшь с расцарапаными до крови руками и срываешься с середины пути вновь и вновь, и когда уже сумрак, и когда ты один во всей вселенной... Умоляю, не оставляйте!"
Да, пусть жизнь после распорядиться по другому, но тогда я буду думать так, а это тоже что-нибудь да стоит.

Ты уже не вернёшься, брат . Я любил тебя... Люблю.

А. Петров.