В четырех стенах вата в уши, вата в рот

В четырех стенах – вата в уши, вата в рот,
За окном – как назло, салюты до рассвета.
Он, наверное, лет под шестьдесят, вот,
Умер. В кухне. В кресле. Тихо, так без света.
Не звонил никто. Забыли все давно,
После ссоры той – дурацкой, из-за денег.
Теперь сидит, смотрит прямо сквозь окно,
На обои старые в узорах, смотрит человек.
Чай остыл, как будто век стоял, остыл,
Запах корвалола въелся в штукатурку.
Он ведь думал, кто-то позвонит, простит,
Но за дверью – никого, как чья-то шутка.
Не первый отступал, не брал чужих побед,
Не умел держать, молить, ловить мгновения.
Теперь вот здесь лежит, никому не мил и след,
Ждать долго, чтоб нашли. И нет спасения.
Выпавший, знаешь, сломанный рояль,
Не игравший лет сто, наверное, с войны.
Ему б сейчас стакан воды, и пусть в хрусталь,
Вспомнить песни те, что так ему важны.
А он сидит, как будто сном объят навек,
И город пляшет, сходит с ума в неоне.
А он ведь просто в пустоте исчез, угас, поблек,
В своем унынии, в одиночестве, бетоне.
И только эхо гуляет тут по стенам,
Напоминая, как когда-то здесь смеялись.
И кто-то скажет: «Ну, наверное, он сам…
Не захотел… Иначе бы – обязательно спасали».