Та самая земля

Он и сам не знал, когда впервые посетили его мысли о путешествиях. Пытался вспомнить этот момент, и каждый раз перед его глазами появлялась одна яркая картина из прошлого: южное иссиня-черное небо, с пришпиленными к его бархатному полотну большими и малыми стразами-звездами, дуновение влажного ветра, несущего с собой запах моря, и само море, такое же иссиня-черное и такое же блестящее, как небосвод, с той лишь разницей, что круглый блин не чопорно висел, а игриво плескался в жидком небе. И от плещущегося блина до него, блистая, струилась дорожка, и ему вдруг захотелось вскочить и броситься по ней туда, далеко, где море и небо соприкасаются друг с другом. Тогда-то и предался он мечте, что наступит день и он отправится в дальний путь, совсем как те отважные герои из прочитанных книг, и тогда он обязательно найдет ту самую землю, с которой не захочется расстаться.

И день настал, он отправился в путь. Новые страны открывались ему, но азарт знакомства быстро сменялся пресыщением. Он не мог найти ту самую землю, землю, о которой ребенком грезил у тихого берега.

Время шло. Континент походил на континент, страна – на другую страну, а уж человек и подавно везде одинаков. Но более всего похожи меж собой женщины, белые, черные, желтые, красные – этот народ будто размноженные копии, при этом каждая, конечно же, оригинал. И сколько за годы странствий у него было таких оригиналов…
Без малого полвека, блуждал он по земле, не в силах удержаться на одном месте. Имя его было на слуху, еще бы, известный путешественник, смельчак, первооткрыватель. Но ничто не радовало его, он не открыл ту самую землю, которой жаждала его душа.

И теперь уже не осталось мест, где он не побывал, да и прежних сил в изнуренном теле больше не было. Тогда его надломленный дух, вопреки разуму, бросил якорь у жаркого
 
острова, от которого веяло свободой, и народ здесь был так весел и беззаботен, что даже самый надломленный дух воспрянет и опьяненный заживет, запляшет под жгучую смесь африканского барабана и испанской гитары. Странник даже обзавелся домом и женой, молодой креолкой с шоколадной кожей и совершенно пустой головой, что весьма ценно для здоровой семейной атмосферы.

Первый год покоя пролетел быстро и даже с намеками на радость. Но позже каждый день представлялся тюрьмой, одиночной камерой, и что-то внутри ныло и рвалось прочь из пассивной плоти, так что и сама жизнь стала невмоготу. И он уходил в себя, судорожно крутя старый глобус, точно пытаясь найти на нем точку, что ранее ускользала. Но все зря, прежде казавшийся бескрайним мир, усох, скрутился в голубоватый шар. Не зная, как забыться, оседлый странник пил черный ром и курил, не отрываясь, до тошноты.

Он часто бродил по берегу, здесь, на краю суши еще сильнее ощущалась обреченность и собственное бессилие. Как-то раз странник расположился в тени пальм, с грустью наблюдая за лодочкой, ускользающей прочь от острова блаженных. Неподалеку тараторили девочки подростки, одна отчитывала другую за потерю данного ей на время браслета. Виновница же оправдывалась, что перевернула весь дом, но так и не отыскала пропавшую вещицу, на что последовал ответ подруги: начать поиски заново.
– Заново, заново! – закричал странник и захлопал в ладоши. – Я начну заново!
Вскоре он отирал пыль с верного друга; рюкзак обветшал, но времени на починку не было. Под дробь испанской скороговорки странник собирался в путь, а негодующая жена проклинала белого дьявола.

Он был готов, но с чего начать? Странник в последний раз крутанул глобус, тот лениво сделал оборот и замер. Странник содрогнулся, под его пальцем оказалась страна, где он родился.

«И точно, ничего не изменилось, – думал странник. – Те же дома, улочки. И этот куст роз, я помню его, и пахнет он совсем, как в детстве. А здесь я учился, здесь мы играли с отцом в мяч, в этом магазине мама делала покупки. А это наш дом».
Странник сел на старую скамью.

– Наш дом, – повторил он, и слезы увлажнили глаза. Глаза смотрели на дом, но видели давно минувшие картины и милые лица, которых давно уж никто не видел на этом свете. Только тут он впервые вспомнил об отце и матери, и то, что так и не успел приехать к ней вовремя, а она, больная, до конца смотрела на дверь, веря, что он успеет. Но он не успел, явившись только на похороны. А весть о смерти отца он узнал только через месяц, и так и не появлялся больше в этих местах.

Разбитый, он тащился под ношей рюкзака к кладбищу. Оно совершенно нескромно разрослось с последней их встречи, так что странник с трудом отыскал место, где нашла покой его мать, а рядом с ней и отец. Оба они, глядя на сына, улыбались с надгробных плит. Ему казалось, они рады и нисколько не обижены на единственное свое дитя. Рюкзак совсем отяжелел, надулся и склонил его на колени в узкий проход между могилами. Дышать было тяжело, в груди пекло, но сын переводил взор от отца к матери, словно прося прощения. Потом он подался вперед и упал ниц. В памяти промелькнуло, как он ребенком, разбуженный страшным сном, бежал в спальню родителей, ложился между ними, и так тепло и спокойно становилось, а мать нежно-нежно гладила его по голове, пока он не заснет.

Перед ним была земля с жухлыми, никем не убранными листьями, он жадно втянул в себя ее запах.

– Я нашел, – прошептал он, – нашел ту самую землю! Стоило обойти весь мир, чтобы найти ее здесь, – и улыбка застыла на его лице.