Книга роман Королева 15 часть 31 глава

Король Генрих поднялся с постели , его обнаженная грудь вздымалась от неровного дыхания, отражая бурю эмоций, кипевшую внутри.  Королева Елизавета, вся в строгом, вышитом золотом платье, стояла перед ним, ожидая ответа.  Ее взгляд был тяжел, полон невысказанного обвинения.  Он, несмотря на свой возраст,  был физически внушителен:  широкие плечи,  выразительные мускулы,  проступающие даже под тонким шелковым халатом,  крепкий пресс,  и длинные, слегка вьющиеся волосы, ниспадающие на плечи,  говорящие о его силе и гордости.  Елизавета, с болью и отчаянием в глазах, смотрела на него, задавая немой вопрос, витающий в воздухе тяжелым туманом.  Почему? Почему она, несмотря на все его измены,  продолжает любить его?  Сколько боли он ей причинил, сколько слез вызвало его поведение?  Сколько раз она прощала его, надеясь на перемены,  на  возвращение к прежней любви,  к той близости, которая когда-то существовала между ними?

Генрих, сохраняя внешнее спокойствие, подошел к ней. Легкое прикосновение его руки к ее плечу вызвало у Елизаветы странную смесь страха и желания.  "Завтра поговорим", — прошептал он, его голос, несмотря на видимую невозмутимость,  дрожал от напряжения.  "Уходи, прошу тебя".  Его слова были тихими,  но  каждое из них пронзало Елизавету  острее, чем любой крик.  Она стояла, не в силах произнести и слова.

Внезапный всплеск ярости прорвался сквозь  поверхность ее скорби.  "Я убью тебя, Генрих!  Когда-нибудь,  поверь мне!" — прокричала она,  ее голос, переполненный ненавистью и отчаянием,  раздался эхом по покоям.  Затем,  обратившись к стоящей в стороне,  бледной от ужаса герцогине,  она бросила: "Недолго тебе наслаждаться  вниманием моего короля!".  Дверь с оглушительным грохотом захлопнулась, оставляя после себя ледяную тишину,  пронизывающую до костей.  Герцогиня,  потрясенная словами королевы,  вздрогнула,  ее лицо побелело.  Внезапно,  ощущение безысходности  сжало ее сердце.

Генрих,  не обращая внимания на страх,  который он видел в глазах герцогини,  приблизился к ней,  нежно поцеловав в шею и оставляя едва заметный след от своих губ.  "Не переживай", — прошептал он,  его голос звучал  уверенно,  властно.  "Я король.  Мое слово — закон". Он бережно поднял ее на руки,  неся к постели, словно  нежное перышко.  Она жадно  целовала его губы,  ища утешения,  но он лишь дразнил ее,  упиваясь  своей властью  и  знанием, что она, несмотря ни на что,  все еще принадлежит ему.  Его  поцелуи были  наполнены  смесью  страсти и  жестокой  сладкой  иронии,  подчеркивающие  его полное  бесстрашие перед  последствиями своих поступков.
Елизавета, застывшая у двери, слышала каждый звук, каждый вздох, каждый шепот, доносившийся из покоев короля. Ее сердце сжималось от боли, от унижения, от бессилия. Она знала, что ее слова, ее угрозы, ее слезы – все это лишь пыль на ветру для Генриха. Он был королем, и мир вращался вокруг его желаний, его прихотей, его эгоизма. Она была лишь тенью, призраком прошлого, обреченным вечно наблюдать за его триумфами, за его новыми победами, за его очередными падениями, которые он всегда умел обернуть в свою пользу.

В ее глазах, еще недавно пылавших гневом, теперь отражалась лишь бездна отчаяния. Она чувствовала, как последние остатки надежды покидают ее, оставляя лишь холодную пустоту. Она подняла руку, касаясь своего лица, словно пытаясь стереть с него следы унижения, но пальцы наткнулись лишь на влажные дорожки слез. Она была королевой, но в этот момент чувствовала себя самой одинокой и несчастной женщиной на земле.

Генрих, тем временем, уже забыл о ее существовании. Его внимание было полностью поглощено герцогиней, ее трепетом, ее покорностью, ее жаждой его внимания. Он наслаждался каждым мгновением, каждым ее вздохом, каждым ее движением, чувствуя себя богом, которому поклоняются, которого желают, которого боятся. Он был королем, и это было его единственное, его главное, его неоспоримое право. А Елизавета? Она была лишь напоминанием о прошлом, о временах, когда он еще не был так всемогущ, так уверен в себе, так безжалостен. Но даже это напоминание не могло омрачить его триумфа. Он был королем, и это было все, что имело значение.