Оркестровая трагедия. Пятая трансформация мистера

Сквозь f-образное отверстие в верхней деке скрипки лился ослепительный свет. Инструмент задвигался в руках и перевернулся. Мистер Сведенборг вдруг увидел Ее сквозь эту причудливую f-щель. В лучах ослепительного света она садилась за рояль.
Он поёжился (если это вообще можно так назвать, учитывая его текущее положение — горько усмехнулся он про себя), и его охватила невыносимая тоска. Все дело в том, что в один почти прекрасный вечер, два года назад, мистер Сведенборг превратился в блоху.
Вернее, его превратили.
— Ведьма, — пробормотал Сведенборг, вспоминая, а потом горько заплакал.
Ну… если бы блоха, живущая внутри скрипки, умела плакать, конечно.
Все началось в тот злосчастный вечер, когда они (он и его любовница - первая скрипка оркестра) вновь договорились о свидании в их любимом месте на берегу моря. Любовные интрижки в дружных музыкальных коллективах маленьких городов - дело довольно тривиальное. Коллеги пошептались за спиной пару-тройку месяцев, друзья вдоволь нашутились, а родственники недовольно поворчали - и, успокоились. У всех свои дела. Жена, казалось, ничего не замечала. Живи да радуйся. Наслаждайся свободной любовью, вдохновением тайны и интригующей романтикой плотских утех.
В тот вечер мистер Сведенборг прибыл на место чуть раньше обычного. Вышел из машины, прошел к берегу, сделал вдохновенное фото таинственного романтичного заката, для социальных сетей, естественно.  Вот-вот должна была появится его прекрасная возлюбленная. Он неторопливо задумчиво и с наслаждением прогуливался чуть поодаль от воды и что-то напевал себе под нос. Вначале даже не обратил внимания на долгий всплеск воды за своей спиной, звук, как будто большая волна долго разбивается о берег… Его заставили обернуться странные серебристые листья, которые посыпались на его плечи и голову с порывом ветра и легким звоном.
Что может повергнуть современного обывателя в шок? Практически ничего. Если смотреть с безопасного расстояния, желательно, онлайн.
Но мистеру Сведенборгу выпала честь, если это можно назвать честью, увидеть самую что ни на есть настоящую, первобытную, доисторически-соленую Серену. С жабрами, с запаздывающим, как у морских существ, морганием глаз.
Ее кожа была тускло-золотистой, с влажным, липким переливом, каким обладают только глубоководные рыбы. Из-под плотно прилегающих к вискам жабр что-то слегка сочилось. Чешуя покрывала тело от плеч до хвоста, врастая в кожу, как осколки битого стекла в ладонь. Несколько таких чешуек и принес ветер мистеру Сведенборгу. На полупрозрачной груди подрагивали тонкие жилки, будто водоросли.
Запах от нее шел странный: не тухлая рыба, нет, а как если бы кто-то разбил амфору с древними анчоусами и залил все это каплями сандалового масла.
Руки - настоящие, человеческие, но пальцы чересчур длинны, с ногтями, которые скорее когти, окрашенные в янтарный, как старая смола. Волосы тёмные, будто смоченные чернилами, спутанные и тяжёлые, висели, не колыхаясь в воде. А глаза… глаза не отражали света, они его поглощали. Радужка неразличимая. Зрачок бесформенный. Смотреть в них было все равно что смотреть в колодец. Хвост был не серебристый, как на открытках, а тяжелый, почти драконий, зеленоватого цвета, с рваными краями.
Крылья - да, были крылья - жутковато тонкие, полупрозрачные, золотистые, как слюда. Они начинались от лопаток и дрожали, как у стрекозы, но с каждым движением хрустели, будто их вырастили из старого пергамента.
Серена висела над водой, возвышаясь над Сведенборгом метра на полтора. Рост ее был метра два с половиной.
Внимательно посмотрев мистеру Сведенборгу в глаза секунды две, приведя его этим в предсмертное состояние, существо вдруг что-то прошипело. Что-то вроде: «Ввв…лллл…сссс.» Голос ее был скрипучим, и пробирался сквозь кожу, минуя уши, прямо в кости.
Сведенборг не закричал, он попросту не успел. Вода вошла в его легкие, и он булькнул.
Инстинктивно отступая от опасности, пятясь от существа на ватных ногах, Сведенборг почувствовал, как вода льется из его носа и ушей, изо рта, изо всех отверстий тела, а кости странно ломит и скручивает. Серена начала расти, берег перед глазами раскачивался, вода бушевала, а пляжная галька превратилась в валуны.
…Очнулся он уже в футляре скрипки, совершенно разбитый и больной. Вместо тела - хитиновая оболочка цвета старого табака, с изогнутыми задними лапками и прозрачными боками. Тело блохи. Увеличенное бы оно смотрелось почти красивым: с чешуйчатостью сегментов, с угольно-черными, лишенными зрачков глазами и упругими, как у ружейной пружины, задними лапками.
Сквозь лакированный корпус постоянно что-то гудело: он понял, что это были голоса, человеческие голоса. Иногда смех, чаще - ругань, а в особые вечера - музыка. Скрипка звучала изнутри как живое существо: дерево дрожало у него под ногами, каждая вибрация была как молитва. Так он провел не один вечер, наслаждаясь ее пением.
С научной точки зрения, внутри скрипки нет источника крови, а значит, обычная блоха не выжила бы там и недели. Но Сведенборг был не совсем блохой. Тело, да, тело принадлежало паразиту, но сознание - философу. А философ, оказавшись запертым внутри инструмента, находит способы быть.
Он питался древесной пылью, богатой органическими остатками: частичками человеческой кожи, волосками, осевшими с воздуха, возможно даже следами крови с пальцев, просочившимися через струны во время яростной игры.
Иногда это были остатки клея, оставшегося после починки. Он даже глодал микроскопические нити конского волоса, застрявшие под подставкой.
Когда скрипку брали в руки и струны звенели, звук проходил сквозь него, как ток сквозь проводник. В эти моменты он чувствовал себя… живым.
Музыка входила в него, как солнечный луч в замочную скважину. Он мог лежать неподвижно часами, пока сквозь корпус не проходили звуки Баха. Он впитывал вибрации, как корень впитывает дождь.
Так он и жил. Внутри деревянной грудной клетки, в тишине и темноте, среди пыли, стружек, застывшего клея и редких моментов, когда звучала музыка. И эти звуки были его кровью.
Думал ли он, почему это все с ним произошло? Нет. Ведь никаких связей между событиями прошлой жизни и Сереной не было.
В один особенно долгий месяц, когда инструмент дольше оставался закрытым, вокруг царила такая сухая тишина, что он впал в полуспячку. Его метаболизм замедлился, сознание ушло в мутное мерцание, и он существовал.
Музыка, хоть и не заменяла крови, все же удерживала его в жизни. Это была анемичная, голодная жизнь, но все-таки жизнь.
…

…Сквозь f-образное отверстие в верхней деке скрипки лился ослепительный свет. Инструмент задвигался в руках и перевернулся. Мистер Сведенборг вдруг увидел Ее сквозь причудливую f-щель. В лучах этого ослепительного света она садилась за рояль.
Он узнал изгиб спины, плавность линий, ее первое движение перед прикосновением к клавишам, будто извинялась перед тишиной. Волосы, серебристо-золотые, были убраны, как всегда, в старомодный пучок, а глаза… Глаза он не видел, но знал, что в них теперь было не ожидание, а воспоминание.
Он слушал. Главная тема начиналась несмело, будто ее выводили из забвения. И она шла, неровная, по камешкам в воде. А затем вдруг полилась. Бесконечно простая и нежная, как их жизнь в доме на острове, где лето не кончалось.
Он помнил, как она пела. Как молча обнимала его. Сведенборг дрожал. Дерево скрипки передавало малейшее движение, вибрация становилась болью, боль - светом, свет - зовом. И он понял: пора.
Он начал карабкаться вверх. Он выбирался. Он добрался до края f-отверстия и завис. Мир снаружи сиял. Все плыло в слезах света. Он бросился. В этот свет. В лампу. В боль. И исчез.
…
На другом берегу моря, всего в нескольких километрах от дома Сведенборга, рано утром, местные рыбаки нашли мужчину. Он был совершенно голый, без единой вещи, с пустым взглядом. Не знал, как его зовут. Не помнил, откуда пришел…