Откровения Вечной Любви ч. 114

Палитра совершенства  чувств и ощущений

Палитра совершенства  чувств и ощущений,
Творила в духе славы рода чудеса, 
Разнообразием источников и мнений,
Преобразив в Михайловском земные небеса.

Витающие в снах и мыслях изумлённых,
Открытостью и  нежностью детей,
И разумом и счастьем поднесённых,
К Любви Святой в Божественный Елей.

Предупредив вопросы каверзной цензуры,
О принадлежности неразличимых с детства слов,
Портрет героев , дописав почти с натуры,
Для вечных промыслов и сладости стихов.

Непопулярных у рачительных владельцев,
Былых примеров права слова и нужды,
Уйдя в стихосложении к словам эпикурейцев,
И не деля их славу в проявлении вражды.

Родов , затронутых картиной жизни поневоле,
И излагая в сути действий исторический гранит,
Воссоздавать союзы счастья в верной доле,
Приобретать для  рукописных сочинений должный вид.

В примерах , посвящённых вечному искусству,
Изобразить пространство жизни и устой,
Основанный на верных долгу чувствах
И  положительный от автора настрой.

На коренных основах рода раскрывая ,
Причины чародейства из других миров,
Ушедших из истоков счастья края,
Узнав секрет любви , карающих основ.

Ради свободы вечной тризны и неволи,
Забросивших в семье бразды и удила,
Творения для всех счастливой доли,
Имеющей на род  известные права.

Востребовать в молитвах восприявших,
Свет истины и радости в семье,
За всех родных и лично обнимавших,
Творящих Дух Величия В Стране.

Божественным призванием народа,
Любить людей , лелея Мир и Рай,
Вознёсший благодать творения природы,
В восторг души ,любящей сердцем край.

Творящий свет и веру многих поколений,
Боготворящих  дух любви столиц,
Собрав из лучшего блаженство разных мнений,
И вспоминая про  известных в деле лиц.

Ведущих  в лабиринты поглощений,
Потоки счастья зла в земной коре,
Связующей истоки волеизьявлений ,
Вулканами на Матушке -Земле.

Знамениями девственной природы,
Обозначая тонко древние места ,
Истоки вавилонской славы и свободы,
Нарушившие заповедь Христа.

Любить других и верить в право жизни,
Рождённых получать любви елей,
В истории традиций и Отчизны,
Воссозданной для славы лучших дней.

В сравнениях любви в семье и фальши,
Найти ответ Величия Творца,
Кому дано , творить весь мир и дальше,
А для кого , дана одна в любви судьба.

«Пушкин бывал у покойной нашей барыни почти каждодневно. Добрый был, да ласковый, но только немного тронувши был. Идет, бывало, из усадьбы с нашими барышнями по Тригорскому с железной палочкой. Надо полагать, от собак брал он ее с собой. Бросит ее вверх. Схватит свою шляпу с головы и начнет бросать на землю или опять вверх, а сам попрыгивает да поскакивает. А то еще чудесней: раз это иду я по дороге в Михайловское, а он мне навстречу. Остановился вдруг ни с того ни с сего, словно столбняк на него нашел, ажно я испугался, да в рожь и спрятался, и, смотрю, он вдруг так громко разговаривать промеж себя стал на разные голоса, да руками все разводит, совсем как тронувши. Частенько мы его видали по деревням на праздниках. Бывало, придет в красной рубахе и смазных сапогах, станет с девками в хоровод и все слушает, да слушает, какие они песни поют, и сам с ними пляшет и хоровод водит».
Это рассказ бывшего крепостного Осиповой, записанный, когда Россия справляла столетие со дня рождения Пушкина, когда внезапно вспыхнул, разгорелся, обновился интерес к поэту. Стали разыскивать его современников, собирать обрывки воспоминаний. Со дня смерти поэта прошло больше шестидесяти лет, казалось, неграмотный мужик мог все забыть и перепутать, но точность его рассказа подтверждается одной строфой в Онегине, о которой старик, конечно, понятия не имел:
Но я плоды моих мечтаний
И гармонических затей
Читаю только старой няне,
Подруге юности моей.
…
Или (но это кроме шуток)
Тоской и рифмами томим,
Бродя над озером моим,
Пугаю стадо диких уток:
Вняв пенью сладозвучных строф,
Они слетают с берегов.
(Гл. IV. Стр. XXXV)
За два года в Михайловском много сладкозвучных строф написал Пушкин. Друзья напрасно боялись, что вынужденное деревенское одиночество превратится в ленивое прозябание. Они все еще не понимали, что Пушкин, веселый, легкий Пушкин, был великий труженик, что для него писательство было радостью и послушанием.
В Михайловском он скучал, тосковал, негодовал на свою неволю, порой ребячески на нее злился, но как бы ни были бурны его чувства, в душевной глубине шла своя поэтическая жизнь, царила светлых мыслей красота. Не внешние обстоятельства, не жажда славы, даже не любовь, а поэзия была мерой его жизни. В «Разговоре книгопродавца с поэтом» есть такой вариант:
Отдайте мне мои дубравы,
Мои холмы, приюты скал,
Где я, не понимая славы,
Одной поэзией дышал…
Пушкин эти строчки выпустил. Боялся, что не поверят его правдивости, не поймут, что поэзия может быть дороже славы.
После отъезда отца с матерью Пушкин мог спокойно работать у себя дома, писать сладкозвучные строфы в Михайловском, не забираясь в тригорскую баню. Привычный рабочий порядок дня был сразу восстановлен. Вставал он рано. Прямо через сад шел купаться в Сороти. Зимой брал дома ледяную ванну. После купанья ложился в постель, все утро читал или писал, крепко держа в тонких пальцах обгрызенное гусиное перо. На клочках бумаги набрасывал стихи, иногда только одни рифмы. Если это случалось на прогулке или во время верховой езды, то он рассовывал исписанные бумажки по карманам, потом вносил их в свои черновые тетради. В этих тетрадях есть все – стихи, рисунки, заметки, черновики писем, выписки из книг, иногда запись долгов, особенно карточных, повести, рассказы, варианты.
В деревне Пушкин пользовался тремя большими тетрадями одновременно, и проследить хронологию его записей бывает трудно. Вульф рассказывает, что на одной из тетрадей он видел полустертый масонский знак и что Пушкин сказал ему, что это приходные книги масонской ложи. Возможно, что он просто пошутил. Более поздние исследователи молчат о масонских знаках, хотя тетради эти были не раз подробно описаны. В них чередовались произведения, различные по темам, по настроению, по эпохе и характеру героев, не говоря уже о структуре стиха. Из глухой псковской усадьбы воображение переносило поэта в далекие страны, в давно минувшие времена, которые он воскрешал с тщательным мастерством великого психолога.
Греческий миф в «Прозерпине», Египет в «Клеопатре», французская революция в «Андрэ Шенье», «19 октября 1825 г.», борьба России с Наполеоном, в воспоминании Пушкина крепко связанная с Лицеем, величавая мудрость Востока в «Подражании Корану», в «Разговоре книгопродавца с поэтом» мудрость иная, художественная, в причудливом сочетании с печальной страстностью любовной лирики. Наконец там же, в Михайловском, осенило его высокое духовное вдохновение, выразившееся в «Пророке». Но и это не все, это только часть написанного за два года в деревне. Там Пушкин закончил «Цыган», написал три с лишним главы «Евгения Онегина» и «Графа Нулина». Там и начал и кончил «Бориса Годунова», который вздымается, как Казбек над длинной горной цепью.
В разгаре работы над «Годуновым» у Пушкина срывается признание: «Я чувствую, что дух мой созрел окончательно. Я могу творить» (июль 1825 г.).
На этих словах прерывается черновик письма, писанного, вероятно, к Николаю Раевскому. Есть основание предполагать, что оно никогда не было отправлено. В почтовой прозе Пушкин предпочитал говорить о своих стихах не как о призвании, а как о ремесле, уверял, что пишет стихи, как портной кроит платье, сапожник – сапоги – для денег. Но в стихах, ранних и поздних, он с властной откровенностью говорил о творчестве, о вдохновении, с точностью анатома анализировал это особое духовное состояние и его развитие.
Обычно делал он этот анализ, когда чувствовал приближение длительного приступа вдохновения, точно этим расчищал себе путь.
Так несколько лет спустя, в Болдине, переживая одержимость рифмами даже для него небывалую, Пушкин описал свою Музу в ее различных воплощениях. И Михайловский период начинается с рассказа о том, как находит на него «тяжкий пламенный недуг».
Первые стихи Пушкина в Михайловском полны воспоминаний об Одессе.
Он получал от Элизы Воронцовой письма, уносил их к себе, читал вдали от недоброжелательного и назойливого любопытства родителей. В одной из черновых тетрадей, после строфы XXXII, главы III, где, отправляя письмо Онегину,
Татьяна то вздохнет, то охнет,
Письмо дрожит в ее руке… —
есть отметка «5 сент. 1824 г. Une lettre de ***»[17]. В тех же тетрадях, среди черновиков «Годунова», автобиографическое «Сожженное письмо».
Прощай, письмо любви, прощай! Она велела…
Как долго медлил я, как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои…
Но полно, час настал: гори, письмо любви…
(1825)
Белинский, едва ли не лучший толкователь Пушкина, очень высоко ценил «Сожженное письмо». «Лирические произведения Пушкина в особенности подтверждают нашу мысль об его личности. Чувство, лежащее в их основании, всегда так тихо и кротко, несмотря на всю его глубокость, и вместе с тем так человечно и гуманно… И оно всегда проявляется у него в форме столь художнически спокойной, столь грациозной. Он ничего не отрицает, ничего не проклинает, на все смотрит с любовью и благословением. Самая страсть его, несмотря на се глубину, как-то необыкновенно светла и прозрачна, она умеряет муки души и целит раненые сердца… Есть всегда что-то особенно благородное, кроткое, нежное, грациозное и благоуханное во всяком чувстве Пушкина. Читая его творения, можно воспитать в себе человека».
Есть у Пушкина один отрывок, вероятно, относящийся к той же осени, который скрепляет суждение Белинского. По настроению стихи эти связаны с «Сожженным письмом» и «Коварностью», которую Пушкин пометил 18 октября 1824 года. Вот это восьмистишие:
Все в жертву памяти твоей:
И голос лиры вдохновенной,
И слезы девы воспаленной,
И трепет ревности моей,
И славы блеск, и мрак изгнанья,
И светлых мыслей красота,
И мщенье, бурная мечта
Ожесточенного страданья…
Сколько дерзкой откровенности в этих строчках, какой правдивостью звучат слова о девичьих слезах, как искусно переплетается неугасшая страсть к Элизе с тем, что Анненков называл изящной забавой в Тригорском. Это уж не острое томление любви, это гул страсти затихающей, память о любви погибшей.
Но над первыми писанными в Михайловском стихами – Пушкин дал им сухое название – «Разговор книгопродавца с поэтом» – еще царит образ Элизы. Это пламенная поэма, где восторг любовный и восторг творческий льются из одного источника. В диалоге три темы – поэт и толпа, творчество, любовь. Пушкин никогда не впадал в стихах в схематические рассуждения, что нередко случалось с Жуковским. «Разговор» – это прежде всего музыка. Стихи плывут с пленительной плавностью. Чувства полны благородной искренности, мысли – ясной глубины. И ни капли горечи, хотя она могла еще тогда в нем быть. Характеры обоих собеседников определенно намечены. Поэт – это и Ленский, и сам Пушкин. Книгопродавец – делец, не лишенный юмора. Он пришел за делом, он хочет купить рукопись:
Стишки любимца Муз и Граций
Мы вмиг рублями заменим…
Черновой вариант еше игривее:
И в пук тяжелых ассигнаций
Его листочки превратим…
Сначала поэт презрительно отворачивается от ассигнаций, мечтательно вспоминает то блаженное время, когда он писал «из вдохновенья, не из платы» и «на пир воображенья свою подругу призывал…»:
Какой-то демон обладал
Моими играми, досугом;
За мной повсюду он летал,
Мне звуки дивные шептал,
И тяжким, пламенным недугом
Была полна моя глава;
В ней грезы чудные рождались;
В размеры стройные стекались
Мои послушные слова
И звонкой рифмой замыкались.
…
Тогда, в безмолвии трудов,
Делиться не был я готов
С толпою пламенным восторгом,
И музы сладостных даров
Не унижал постыдным торгом,
Я был хранитель их скупой,
Так точно, в гордости немой,
От взоров черни лицемерной
Дары любовницы младой
Хранит любовник суеверный.
(26 сентября 1824 г.)
Пушкин, любовник суеверный, до самой смерти хранил перстень-талисман, подаренный ему волшебницей Элизой.
Книгопродавцу до этих сентиментальностей нет дела. С почтительной иронией напоминает он, что «без денег и свободы нет», что слава приносит успех у женщин, произносит фразу, ставшую поговоркой, как и многие стихи Пушкина:
Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать.
Благоразумное замечание сразу возвращает поэта к житейской необходимости. Он отвечает уже не стихами, а деловой прозой: «Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся».
«Разговор» был напечатан вместе с первой главой «Евгения Онегина», которая вышла отдельной книгой, как выходили и все последующие главы. Роман так захватил и взволновал читателей, что большинство не заметило всей значительности «Разговора». Только немногие друзья оценили блеск и глубину диалога. Жуковский писал: «Читал Онегина и разговор, служащий ему предисловием. Несравненно. По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место в русском Парнасе» (ноябрь 1824 г.).
Плетнев писал: «Разговор с книгопродавцем верх ума, вкуса и вдохновения. Я уж не говорю о стихах. Меня убивает твоя логика. Ни один немецкий профессор не удержит в пудовой диссертации столько порядка, столько мыслей, не докажет так ясно свое предложение. Между тем, какая свобода в ходе» (25 января 1825 г.). А.В.Тырнова Жизнь Пушкина ЖЗЛ
                Вулканы (огнедышащие горы) упоминаются в творчестве А.С. Пушкина в разных контекстах: в литературных произведениях и в географических записях поэта. magazines.gorky.mediapushkin-lit.rurodina-history.ru
В литературе
Стихотворение «Везувий зев открыл…» (1834). Пушкин описывает извержение вулкана Везувия, сравнивая пламя с боевым знаменем. В черновом варианте стихотворения кроме самого вулкана поэт представляет исходящий от него «пепельный дождь» — символический образ пепла, падающего с неба. infourok.rucheloveknauka.commultiurok.rugramota.net
Роман «Евгений Онегин». В десятой главе вулканом (Пушкин употреблял форму «волкан») аллегорически зовётся революция: «Тряслися грозно Пиренеи — Волкан Неаполя пылал». Извергающийся вулкан в восприятии Пушкина выступает не только предвестником исторических потрясений, но и самим проявлением исторической катастрофы. gramota.netmagazines.gorky.media
В географии
Конспект «Описание земли Камчатки». Пушкин кратко записал об «огнедышащих горах» — вулканах, которые казаки называли горелыми сопками. Указал три вулкана: Авачинскую, Толбачинскую между реками Камчаткой и Толбачиком, Камчатскую. Также Пушкин указал «угасшие горы» (потухшие вулканы) — Апальскую и Вилючинскую (всего их около 300). pushkin-lit.rurodina-history.ru
Эти записи сделаны при чтении «Описания земли Камчатки» Степана Крашенинникова и в значительной степени представляют собой конспект этого труда. rodina-history.rugodliteratury.livejournal.com  Алиса