Теперь иные нравы

По бабушкиным рассказам помню век, не столь далёкий, право,
Когда в мороз пускали на постой,
И путник, изнурённый и усталый,
В чужой избе свой находил покой.
Делились хлебом, скудною краюшкой,
И согревали словом, не тая
Тепла души. И старая старушка
Молилась за чужого у огня.

Теперь иные нравы, всё иначе.
Вот человек бредёт среди толпы,
Он слаб, он нем, он просит, чуть не плача,
Но взгляды всех безжалостно слепы.
Стучится в дверь, обитую железом,
За ней — уют, и свет, и звонкий смех.
Но на него, как будто бы с презором,
Глядят в глазок, твердя: «Бездомный значит — хуже всех».

«Ты слаб, а значит, сам и виноват.
Ты беден — значит, леностью томим».
И каждый запереть свой вертоград
Спешит, чтоб мир его остался невредим.
Никто не спросит: «Что с твоей душой?
Какая боль тебя ведёт сквозь вьюгу?»
Проходят мимо, и родные не с тобой,
И отвернулись лица друг от друга.

И странник тот, устав от долгой битвы
С безмолвием холодных, мёртвых глаз,
Уже не просит, не творит молитвы,
Он просто сел на камень и погас.
А люди шли, в экраны погружаясь,
Не видя тела, стынущего там…
Так милосердье, с миром распрощавшись,
Ушло бродить по выжженным сердцам.