Денеримский приют

…Шелест детских подошв по холодному полу. Озябшие пальцы и серебристый отсвет из окон: тихо, быстро, вперед. Полы сорочки мешаются с тьмой по углам. Гулкое сердце рыночным барабаном бьет в горло: страх и ожидание.

Страх нашуметь и ожидание встречи.

Не скрипнет дверь, и сквозняк не задует одинокую свечу на конторке. Дверь отсечет мир, что вокруг, и сквозняк, ластясь, обовьется вокруг покрытых мурашками лодыжек. Неверное серебро Сатины, и голод, и холод, и сопение на соседних кроватях останутся там – снаружи, где колеблемое пламя жизни упорно цепляется за фитилек надежды, истекая едкой солью предсонных слез.

Там, где есть все остальное, опутанное колкой паутиной Света.

Пальцы касаются грубой ручки чулана. Губы шепчут, чуть толкая воздух, и незаметная волна пробегает по некрашеным доскам, стенам, полу. Моргнуть, задержав дыхание – и шаг за порог, за пыль и тряпки, за занавеску мира. В ласковые объятья тьмы.

- Мама? Папа?..

За привычной рутиной дня – уроки, работы, каша в мисках – ты тщательно, словно полируя перстень купца, вспоминал ее. Прошлую ночь, еще одну в цепи предыдущих, пропитанных живой тьмой, и мерцающей зеленью, и запахом яблок.

Смехом матери и ладонями отца.

Таская тяжелые ведра воды, ты улыбался теням, подмигивающим из дворовых углов: помню. Тени в ответ кривлялись, повторяя ночные сказки, и – отголосок – нежный шепот матери ерошил короткие волосы на затылке. В возвышенных стихах Преподобной на вечерней молитве ты угадывал неторопливые рассказы о героях и волшебниках, и от бархата отцовского голоса что-то вибрировало внутри.

Тени сурово хмурились и сражались с освещенной тремя свечами позолотой молельни.

Когда в ответ на твое молчание бледные мальчишки и строгие взрослые погружались в сон, ты вновь – пока еще луна не в ущербе, пока аромат силы еще звенит колокольчиками в голове – тенью скользил по холодным доскам к заветной двери. К смешным историям и струящейся под кожей силе. К тяжести длинного кинжала и уверенным движениям рук. К многоголосому шепоту.

К ласке и улыбке Тьмы.

Боль в мышцах, ссадины и обожженные пальцы оставались в твоей памяти – на коже были только следы дневных забот. Воспитатель – шрамы на лице и разбухший красный нос – не переставал кричать, если ты валился под грузом, но случалось это реже. Старшие мальчишки перестали зажимать: сломанные руки не позволяют работать, а голодные ночи слишком склонны к кошмарам.

И только открытая, хотя и усталая улыбка Преподобной становилась все теплее, когда слова Песни протяжно и звонко разносились под крышей часовни.

«Зима приносит болезни», сказал приглашенный лекарь, пожал плечами и вышел за ворота. Северянин, он кутался в косматую шубу, оглядывая отведенный под лазарет закуток. Вялые бледные тела под простынями были необычны, но интереса не вызывали: эпидемии не будет, а что взять с этих замарашек? Сказав про теплую воду – на настойки у приюта денег не будет никогда – он счел свою службу исполненной и удалился, не заметив плюнувшего вслед привратника.

Ты смотрел на мальчишек и плакал.

Зеленый камешек замысловато крутился в воздухе, уворачиваясь от носящихся за ним мелких теней: отец показывал, как уклоняться от нескольких противников, по обыкновению слегка улыбаясь зелеными губами.

- Но так нельзя, папа! – ты взмахом руки бросаешь камень в смутную громаду на самом краю восприятия. – Они же люди!

Отец пожал вихрящимися плечами, и шелест заполнил вселенную:

- Люди смертны. Люди умирают постоянно. Их жизнь по большей части бессмысленна и заполнена пустяками. Всей разницы, что сейчас эта жизнь тратится на пользу тебе и смерть, таким образом, обретает ценность… Подбери другой аргумент.

Ты замолчал. Бледно-зеленые крылья мерцали и трепетали вокруг тебя – как мерцала и трепетала твоя мысль: иссохший лист под порывами мятущихся чувств. Тени складывались вокруг головы бесформенными фигурами. Слов не было. Ни единого.

- Подумай еще, сынок. – Ласковый шепот матери отозвался теплыми иголками на кончиках пальцев. – Не торопись. Кого выберешь на этот раз?..

Сломанные лестницы, сорвавшиеся инструменты, бродячие псы. Лежалая мука и плохой гриб. Проскакавший по улице королевский курьер. Причин было много, они были случайными – но за приютом постепенно закрепилось: несчастливое место. Хозяева соседних домов хмуро косились на воспитанников, не желая связываться с неудачниками: отдашь штаны на очинку, а потом тебя змея укусит. Кому это надо? Их дети были прямее в своем отношении, отчего в одиночку выходить даже за водой – вот она, на следующем перекрестке колодец! – перестали. Удивительным образом, общая беда прекратила извечные свары между мальчишками: умершие обрели покой, а остальные стали братьями, кулаками и палками прикрывая младших и обихаживая старших. Взрослые, которых не минули несчастья, из надзирателей и учителей превратились в… Ты не мог подобрать подходящего слова, но остальные называли их дядьками, не столько боясь наказаний, сколько помогая, чем могут.

Преподобная в слезах молилась над белыми простынями – мальчишкам в забытьи не становилось ни хуже, ни лучше: бледные лица с запавшими глазами, безучастные и неподвижные.

…он пришел один.

Ледяной ветер дул в прорехи забора, кружил по обреченно-пустому двору, хватал за подбородки. Хотелось встать на колени и покорно принять его ладонь на затылок, склонив голову – лишь бы не попасть на отточенный синий клинок взгляда. Спокойно, даже грузно он поднялся по испуганно замолчавшим ступенькам и скрылся в кабинете наставников. Позже, уже вечером, уверенно начав общую молитву за столом и игнорируя опасливые взгляды воспитанников, он словно бы просветил всех присутствующих. Ты остро это почувствовал: секущий полог суровой зимней пурги, ревущей в голове, впивающейся живот и сжимающей бесчувственными пальцами сердце. Вздрогнув, ты испуганно поднял взгляд – и задрожал, забился, завибрировал на стальной игле его глаз, воткнувшейся прямо в середину лба.

Мучительная ноющая боль, сосулькой пронзающая голову насквозь, встретила тебя утром, когда ты открыл глаза. Ночь прошла.

Ноющая боль, мучительный холод в груди, мучительный ужас – ночь прошла! без ответа и выбора! – свивались пульсирующий клубок, бухающий под горлом и дергающий руки, отчего все валилось и ломалось. Лишь забившись в каморку часовни, пустую и темную – свечи стали совсем уж редкостью – ты позволил себе шмыгать и размазывать сопли по щекам, лишь бы заглушить безнадежный вой. Мир стал иным – без ласки и нежности, серый, обшарпанный лед, по которому метет поземкой неизбежность: кто? как?.. Слезы мешались с кровью: исступленно ты бился лбом (игла? сосулька? гвоздь! Ледяной гвоздь..) в стену шепча «мама.. папа… где вы?.. не надо!..» - от ответом было лишь укоризненное молчание витража с Пламенем и Копьем.

- Я же говорил, Преподобная мать. – голос хлестнул наотмашь, перебив дыхание. Грузная фигура – откуда он здесь взялся? как прошел? – с тускло мерцающим мечом в руке стояла прямо за тобой. – Вот он, корень нашей непростой ситуации. – Он наклонился, приблизился лицом к лицу, пальцами приподнимая за подбородок, так, что вы оказались глаза в глаза.

Безбрежная и бестрепетная синь Неба затопила собой все, и погружаясь в нее, растворяясь в ней, ты – не понимая – успел услышать:

- Теперь нам надо понять, что с ним делать…

***

…- Проснись, приблуда! Приехали! – ты открыл глаза. – Вон, туда, через рощицу, и будет твоя деревня. Но я туда не поеду.

Ты спрыгнул с телеги, оправил одежду и, отвязав коня, взял ножны со свисающими ремешками.

- Спасибо.

- Андрасте в помощь… Ннно… - и ты неспешно побрел к роще.


Поскольку Фикбук умер, и вместе с ним все, что там было - логично переопубликовать здесь