В краю, где сосны рвутся в синеву

В краю, где сосны рвутся в синеву, 
 речка шепчет сказки наизусть, 
Жил мальчик — ветра быстрый поцелуй, 
Смешной, курносый, солнечный, как грусть. 

Его следы топтали росный луг, 
Его крики будили ранний пар. 
Он был как все — и всё ж немного друг, 
С небес упавший в этот мир не зря. 

А рядом, в доме с пахнущим крыльцом, 
Где чай остывал в кружке голубой, 
Жил старый человек с тяжелым взглядом, 
С душой, затянутой туманной мглой. 

Он ненавидел этот смех крылатый, 
Его беспечный, дерзкий огонек. 
И вот однажды, в вечер небогатый, 
Судьба их свела на высокий порог. 

"Поедем, мальчик, в город поглядим, 
Там фонари, как звёзды, за горой..." 
И мать, не зная, что таит задым, 
Рукой махнула:"Возвращайсь с весной!"

А электричка, звякая стыками, 
Уже несла их в сумрачный рассвет. 
И старый, прячась за своими снами, 
Сжимал в кармане холодный билет. 

Так началось... Но это — лишь начало, 
За ним — и страх, и тьма, и свет вдали... 
Но в каждой сказке, знаю я бывало, 
Добро с проклятьем всё же не на ты.

Так началось... Но это — лишь начало, 
За ним — и страх, и тьма, и свет вдали... 
Но в каждой сказке, знаю я бывало, 
Добро с проклятьем всё же не на ты. 


Трамвай умчал в ночную паутину, 
Оставив мальчика на зыбком мосту. 
Вокруг — дома, как каменные глыбы, 
И фонари — холодные в пусту. 

Он звал — но эхо глухо хоронило 
Его «мама» в асфальтовой дали. 
И город, что казался раньше милым, 
Теперь зубами серыми скрипел. 

Бродяга, пахнущий вином и потом, 
Спросил: «Ты чей?» — но, не дождавшись слов, 
Махнул рукой и скрылся за углом, 
Растаяв в темноте, как злой улов. 

А мальчик шёл — куда? Не знал и сам, 
Лишь слёзы солили дрожащий рот. 
И вдруг — окно, где свет, как тёплый храм, 
И женщина: «Ты кто?» — «Я… я… заблудился…» 

Её ладонь была груба и тёпла, 
Как хлеб, как шерсть, как дождь в родных полях. 
«Садись, — сказала, — вот хлеб, вот молоко, 
А утром разберёмся в чудесах». 

Но он не спал — в подушку шёпот глотал, 
Боялся, что старик придёт за ним. 
А за стеной супруги шепот вёли: 
«Звони; в милицию… Ребёнок, видно, чей-то…» 

А утром — форма синяя в дверях, 
Блестящие, как льдинки, пуговицы. 
«Ну, паренёк, давай-ка собирайся, 
Мы разыскали… кажется, твоих». 


А в это время мать, как тень бледна;, 
Металась меж чужих немых квартир. 
«Где сын?!» — но старец, стиснув челюсти, 
Твердил: «Отстань… сам чёрт его поймал…» 

Но вдруг — звонок. И голос: «Ваш… в участке…» 
И мир взорвался солнцем изнутри;. 
Она; бежала, рвя на сердце пряжки, 
Чтоб крикнуть: «Жив!» — и рухнуть до зари;.   

Теперь он взрослый. Но в ночах порой 
Ему всё снятся те чужие двери. 
И тётя Зина (так её звали), 
Что накормила и спасла в доверии. 

И он; твердит своим: «Держи карман 
Широко открытым — вдруг чья-то беда 
В него загля нет?» …Тихий, верный стан, 
Где доброта — и есть та самая звезда. 

**P.S.** 
А старика; того село забыло, 
Как забывает след в грязи весной. 
Но мальчик знал — проклять не хватит силы, 
Ведь зло — оно всегда остаётся злом. 
А свет — он вечен. Даже под золой.