Одна четверть

1/4

I

Переписка с дождём — на салфетках,
под непрочным зонтом.
Сколько лет продолжается лето?
Что — потом?

Я живу на земле стеклодувом —
выдуваю луну.
Если мир этот кто-то придумал —
пусть зайдёт — прогоню.

Тишина — это мёд запоздалый:
сладок слух.
Пух вороний — как дым над вокзалом,
дым разлук.

Электрических трав эклектичность,
боль и страх.
Я опять появлюсь, но по-птичьи —
в небесах.

II

Тишина проживает в кармане
человека, который умер —
это скомканная бумажка,
возможно, билет на поезд,
в котором выцвели строки,
и ничего не понять.

Бессмысленная бумажка —
комочек с другой планеты,
как река из термоса ржавого,
как трещина, хруст, помеха
между утренними новостями.

Как запавшая клавиша,
нажатая не тобой.

Достань билет из кармана.
Разверни.
Будет тихо.
Наконец — просто будет тихо.
Как ты
и хотел.

III

У меня есть архив дыханий
на старом диске.
Я храню его в строгой тайне
от врагов и близких.

Мне кажется, что светофоры
переключает ветер.
Написал эту мысль прокурору —
но он не ответил.

Есть, наверное, письма: их пишут
снаружи конвертов —
для инстанций, которые выше
чем башни смертных.

Тишина перевязана нитью,
тугой струною.
Если хочешь — мы можем выйти.
Пойдём со мною.

Сделал дом в скорлупе яичной —
но слишком поздно.
Я опять появлюсь, но по-птичьи —
и ближе к звёздам.

Столько лет я был мальчиком
для битья;
запах крема в цирюльне вокзальчика —
провинциальная галиматья.

IV

(Можно ли просто
оставить след в воде —
изнутри?)

Я по-праздничному одет,
как для витрин:
фрачная пара,
пара ласт,
трубка и маска —
всё без прикрас.
То есть, лишнего — ничего.
Выгляжу —
во!

Оттенок памяти
не совпадает с днём.
Или — с Днём,
в котором мы все живём.

Он закончится тем,
что закончусь я.
Вот такая, малята,
фигня.

Есть улицы, которых
на картах нет.
Бывает такой закат,
что умирает рассвет.

Мост, построенный
из непредсказуемого,
крем для битья,
подлежащее — без сказуемого,
питьевая вода —
не для питья.

Есть такая аптечка
для призраков —
но у них
ничего не болит:
отсутствие вторичных признаков,
прозрачность на вид.

А мы все тут —
внутри своей скорлупы.
Если все умрут —
что же будут делать клопы
в нью-йоркских гостиницах
на углу Пятой
и Сорок второй?

Мне бывает
очень тоскливо
порой.

V

Я помню запахи груши —
в лифте,
в гостинице,
у Волги-реки.

Пожалуйста, осчастливьте.
Дайте забыть
все плохие стихи.

Перевёрнутый номер квартиры:
вместо девятки — шесть.
Нерождённого голос в эфире —
как будто он тоже есть.

Фото, сделанное до рождения.
Старый билет
в пальто.

Броуновское движение —
из этого времени
в то.

И тебя.
Только тебя.
Никого другого.
Только тебя.

Как я живу?
Есть для этого слово:
любя.

VI

Гудение чайника — голос дома,
даже если дом в месте другом.
Календарный лист, выпавший
из альбома
скульптур Майоля —
любимый альбом.

Запах поезда без направления.
Скомканный старый билет в пальто.
Значок с изображением Ленина —
из этого времени —
в то.

Ты забыла тень на ступенях —
я её подобрал.
Крем для битья задыхается в пене,
в аптечке для призраков
постоянный аврал.

Старая чашка, полная света —
даже разбившись, содержит свет.
Спроси меня.
Я готов к ответу:
в принципе,
это и есть
ответ.

VII

Я любви научился у простоты:
где всё прекращается, начинаешься ты.
Простая наука — ты тоже попробуй —
будем тогда учёные оба.

В мире вокзалов всегда тревога.
Тишина, как билет в пальто неживого —
я не знаю, звучит ли такая рифма,
вроде звучит для меня, как мотив, но
с придыханием,
как астма у дирижёра,
как маски на лицах участников хора.

Будто умер скрипач во время концерта —
и письмо, написанное снаружи конверта
не отправлено адресату:
он ещё не рождён.
Ждём.

В заключении я говорю о любви
к самому себе
и к тебе, mon ami.
Я остаюсь
бесконечно
твой.

Мне бывает
очень тоскливо
порой.