Лесная дева

В деревне, что у Чёрного ручья,
Где лес стоит, как сумрачный судья,
Жил мельник молодой, удал и смел,
И на гитаре сладостно он пел.

Зовут Иваном. Чёрен, как смола,
Был волос, а душа его светла.
Но был в нём грех — гордыня через край,
Мол, «мне и чёрт не страшен, так и знай!»

Раз ввечеру, когда туман пополз,
И месяц бледный над землёю врос,
Друзья ему сказали: «Не ходи
Ты к лесу, Ваня, бога пощади.

Там бродит дева, косы до земли,
Её глаза — как в печке угольки.
Кто раз увидит — пропадёт навек,
Несчастный, жалкий, грешный человек».

Иван в ответ лишь громко хохотал:
«Да я б такую деву приласкал!
Чтоб косы вились, словно дикий хмель!
Пойду, сыграю ей под вечер колыбель!»

Он взял гитару, вскинул на плечо,
И в лес шагнул, упрямо, горячо.
А вслед ему — лишь тишина и страх,
И вой собаки на пустых дворах.

Идёт он чащей, где и пень, и сук
Хватают за одежду, на испуг.
И вдруг — поляна. Месяц, как фонарь,
Осеребрил заброшенный алтарь

Языческих богов. И тишина...
И видит он — у камня, у окна
В мир духов, дева дивная сидит,
И на него внимательно глядит.

Лицо белее снега в январе,
Глаза — две тёмных бездны на заре.
А косы, точно чёрные ручьи,
Струятся, скрыв одежды и ступни.

Она молчит. Иван, забыв про всё,
Берёт гитару, верное цевьё
Скользит по струнам, и полился звук,
Развеяв вековой лесной испуг.

Он пел о страсти, о любви земной,
О том, как хорошо весной хмельной
Гулять с любимой да под полною луной...
А дева встала, покачала головой.

Она идёт к нему, неслышен шаг,
И взор её — как колдовской очаг.
Простёрла руки, тоньше камыша,
И шепчет: «Пой ещё... моя душа...»

Иван играет, позабыв себя,
Её красою дьявольской губя
Свой разум, волю. Ближе, ближе лик...
Он слышит сердца своего предсмертный крик.

Она склонилась, холодны уста,
И в поцелуе — смерть и пустота.
Гитара наземь падает со стуком,
И лес наполнился звенящим, мёртвым звуком.

Наутро мужики его нашли:
Лежит Иван у выжженной земли.
Седой как лунь, и на лице — печать
Того, о чём не в силах закричать.

Глаза открыты, но не видят свет,
Застыл в них  ужас на десятки лет.
Он не был мёртв, но и живым не был —
Лишь тенью по земле сырой парил.

С тех пор молчит и смотрит в никуда,
И капля по щеке течёт — слюда?
Слеза? Никто не знает. Но порой,
Когда луна восходит над горой,

Он тянет руки к лесу, где туман,
И шепчет имя: «Марья... мой обман...»
А в чаще леса, у сухих корней,
Лежит гитара... и поёт ручей.