Глава 2. Решение епископа

Ульрих фон Пфефферхардт медленно расхаживал по своему кабинету, сложив руки за спиной. Его шаги по каменному полу глухо отдавались в высоких сводах, и казалось, что каждый удар каблука был подобен удару молота по его больным суставам. В кресле возле письменного стола сидел секретарь епископа, нервно сжимая гусиное перо и в ужасе следя за каждым движением господина.
— Записывай, — сухо произнёс епископ, остановившись перед окном и устремив взгляд на покрытые туманом улицы Констанца. Секретарь поспешно придвинул пергамент и застыл в ожидании.

 - Епископ Ульрих, Божьей милостью епископ Констанца, достопочтенному брату во Христе, милостью Божией почтенному Иоганну II, епископу Базельскому… - начал диктовать Ульрих.

 - Мир Вам и милость от Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа.

С великой скорбью и глубокой болью сердца нашего вынуждены мы обратиться к вам, достопочтенный брат наш, дабы предупредить о великом злодеянии и ереси, совершённых в пределах нашей епархии.

Недавно вверенная нам паства аббатства Святого Августина близ селения Штайнвальд подверглась тяжелейшему преступлению. Аббат Ионас, достойнейший служитель Господень и брат наш возлюбленный, зверски был умерщвлён двумя злодеями, кои ранее именовались монахами сего же аббатства. Упомянутые злодеи ныне находятся в бегах и, более того, подозреваются в скверных и еретических деяниях, связанных с языческим колдовством и служением нечестивым силам.

Имена беглых преступников суть следующие:
 
 - Бенедикт, монах преклонных лет, огромного роста и крепкого телосложения, совершенно лысый, с большой неопрятной седой бородой, взглядом суровым и осанкой грозной, наделённый силой неестественной, ибо был ранее воином;
 - Иероним, молодой монах, телосложения крепкого, лицом привлекательный, волосы каштановые, глаза тёмные, движения быстрые и ловкие; разумом остёр и языком сладкоречив.

Настоятельно просим Вас, брат наш возлюбленный, проявить бдительность в пределах Вашей епархии. Если упомянутые преступники будут обнаружены или замечены в Ваших пределах, немедленно задержите их и препроводите под надежной охраной к нам в Констанц - или известите нас, дабы мы могли отправить надёжных людей, которые доставят их пред лицо правосудия.

Ибо злодеяние их — мерзость в очах Божиих, а дерзость и нечестие их посягает на мир и порядок, установленные самой Святой Матерью Церковью.

Со своей стороны, достопочтенный брат наш, обещаем вам ответную помощь и поддержку в любом деле и в любое время, когда это потребуется Вам.

Пусть же пребудут с Вами и Вашей паствой мир и благодать Господа нашего Иисуса Христа, и да пребудете Вы под защитой Святой Девы Марии и всех Святых.

Дано в Констанце, в день святого Вита, лета Господня тысяча триста сорок седьмого.

Закончив диктовать, епископ раздражённо махнул рукой:
— Приготовь такие же послания епископам в Аугсбург, Страсбург, Кур, Лозанну, Майнц, Вормс, Шпайер, Кёльн, Трир, Пассау, Прагу и Оломоуц. И отправь копии в ганзейские города — Гамбург, Бремен и Любек. Пусть все знают, что я не потерплю ереси в моих владениях.
Секретарь поклонился и быстро удалился, тихо притворив за собой дверь. Ульрих остался в одиночестве, глядя в серый, мёртвый туман. В глубине души он понимал, что письма — лишь пустая формальность. Беглецы, особенно такой хитрый и опытный человек, как Бенедикт, могли легко сменить внешность и выдать себя хоть за купцов, хоть за рыцаря с оруженосцем. Он не верил и в успех фогта: грубая сила Гюнтера была хороша в открытом поле, но эти преступники были хитры и коварны.
Нужен был кто-то ещё — тот, кто не связан христианскими условностями, кто сумеет выслеживать добычу, как волк, и идти по следу, пока не настигнет свою жертву.
Он вновь подошёл к двери и сурово произнёс:
— Позовите ко мне старейшину еврейской общины.

Меир бен Элиэзер, первый старейшина констанцских евреев, вошёл в кабинет епископа тихо и осторожно, словно опасаясь потревожить чей-то покой. Это был человек лет шестидесяти, худощавый, с аккуратно подстриженной седой бородой и живыми, умными глазами, в которых сейчас читался плохо скрываемый страх.

Епископ долго смотрел на него, едва скрывая ненависть и презрение.
— Скажи-ка мне, Меир, — произнёс наконец Ульрих, подчёркнуто растягивая слова, — дошли ли до твоих ушей вести о страшном злодеянии в аббатстве Святого Августина?
— Ваше преосвященство, разве можно не слышать того, о чём нынче шепчется весь город? — тихо, с подчёркнутой вежливостью ответил старый еврей. — Люди говорят разное, но кто я такой, чтобы знать, правда это или вымысел?
— Кто ты такой? — губы епископа дрогнули в едва заметной усмешке. — Ты старейшина тех, кого сейчас вся округа считает отравителями колодцев. Ты предводитель народа, который ненавидят все вокруг и который спасает лишь моя добрая воля. Вот кто ты такой, Меир.
Старик слегка сжался и тяжело вздохнул:
— Мы мирные люди, ваше преосвященство. И вы же знаете, мы ничего не делаем против тех, среди кого живём. Мы боимся Господа не меньше вашего.
— Вы боитесь Господа? — резко оборвал его Ульрих, сделав шаг вперёд. — Если вы действительно боитесь Господа, то принесите мне головы тех двух проклятых еретиков, которые убили аббата Ионаса. Их головы, Меир! Или гнев Господень будет для вас последней из забот.
— Ваше преосвященство, — еврей с горечью развёл руками, — мы торговцы, лекари, портные. Как же нам искать убийц, тем более таких опасных людей?
Епископ наклонился ещё ближе, голос его прозвучал тихо и проникновенно, словно змеиное шипение:
— Тебе не нужно искать отговорки, Меир. Я ведь не угрожаю тебе. Я даже пальцем не пошевелю, чтобы причинить твоим людям вред. — Ульрих выпрямился и отступил на шаг, холодно усмехнувшись. — Но я также не пошевелю пальцем, чтобы защитить вас от ярости толпы. Вокруг чума, и людям нужно кого-то винить. Если вы не принесёте мне эти две головы, я просто отвернусь и посмотрю в другую сторону. А толпа сделает остальное.
Старик побледнел, и руки его слегка задрожали:
— Я отправлю своего сына на поиски, ваше преосвященство. Если кто и может найти этих преступников, то только он. Ему ведомо то, чего не знают другие. Он читает лес, как раввин читает Тору. Но… как же он пойдёт в таком виде? Дозвольте ему хотя бы принять образ христианина. Иначе его остановят на первом же постоялом дворе.
Епископ взмахнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху:
— Хоть самого себя отправляй, хоть всю свою семью переодень, мне нет до этого дела. Пусть он хоть крест на шею повесит и целует его перед каждым встреченным псом. Я хочу видеть только одно — головы этих мерзавцев здесь, у моих ног. И да поможет тебе твой Бог, Меир, если их здесь не будет.
Старейшина снова низко поклонился и попятился к выходу, тихо произнеся на прощание:
— Да хранит вас Господь, ваше преосвященство…
— Вон отсюда! — холодно оборвал его епископ и отвернулся к окну.

На следующее утро кафедральный собор Констанца был переполнен народом. Дворяне и ремесленники, купцы и крестьяне — все собрались, чтобы увидеть, как епископ Ульрих фон Пфефферхардт публично предаст анафеме еретиков, виновных в убийстве аббата Ионаса.
Епископ стоял на возвышении перед алтарём, облачённый в пурпурную мантию и белоснежную митру. Голос его звучал мощно и строго, эхом отражаясь от высоких сводов собора. Народ затаил дыхание, слушая страшные слова анафемы.

— Да будет ведомо всем и каждому, кто ныне слышит слово наше! По воле Господа и властию, данной мне Святой Матерью Церковью, предаю я вечному проклятию и отлучению от лика Христова двух сынов погибели, двух змиев лукавых и чад диавола — беглых монахов Бенедикта и Иеронима!
Ибо преступления их тяжки и мерзостны перед лицом Божьим и людским! Предали они души свои нечистым силам и совершили кровавое злодеяние, убив слугу Господа и верного сына Церкви, аббата Ионаса, и братьев наших Рафаэля и Гунтера! Осквернили они святую землю языческими знаками и мерзостями сатанинскими!
Да не найдут они ни убежища, ни укрытия, ни помощи среди людей! Отныне и навеки объявляю их вне закона Божьего и человеческого! Каждый, кто встретит их на своём пути, да будет вправе лишить их жизни, и рука эта будет благословенна, ибо исполнит волю Господа и долг перед Церковью!
А кто дерзнёт укрыть их, накормить, напоить, дать пристанище или любую помощь оказать, тот да будет проклят перед ликом Христа и Его Святых, да будет отлучён от общения со святой Церковью и навеки обречён на муки ада вместе с ними!
Пусть тела этих злодеев не примет земля, пусть души их никогда не узрят Света Божьего, пусть им не будет покоя ни в жизни, ни после смерти!
Анафема! Анафема! Анафема!

Когда последние слова проклятия стихли в воздухе, ударил колокол, раздался мрачный звон, разносивший по городу грозное предупреждение: преступники обречены, и милости им не будет ни в этом мире, ни в ином.