Пицца с грушей и горгонзолой

Мой телеграм-канал https://t.me/al_shvedov


Каждое зеркало – архив. В его глубине таится не только преломленный свет, но и отраженные жизни, немые вопросы, заданные своему двойнику по ту сторону стекла. Оно знает, как менялось лицо, как прибывали и убывали годы. И в этом молчаливом диалоге порой рождается самое важное – принятие. Или так лишь кажется.

Анна Аркадьевна, завернутая в пушистый халат, стояла посреди спальни и разглядывала морщинки у глаз, лучами расходившиеся при улыбке. Она не боялась их. Они были ее. Легонечко вздохнув, она развязала поясок. Халат сполз с плеч, мягкой грудой упав на стеганое покрывало.

Вообще-то, Анной Аркадьевной ее величали исключительно в библиотеке, где она была директором. Слово это — «директор» — звучало солидно, отчеканенно, как печать.
Через три недели ей исполнится 45. Она придумала, как позовет старых подруг, и они закричат ей «Анька, Анька!», точно на школьном дворе, а не в этой гостиной с дубовым буфетом. И от этого «Анька» в ее нынешней, директорской жизни должно было стать так легко, будто время и впрямь способно повернуть вспять, вернув не то чтобы молодость — ту легкость бытия, когда ты еще не «Аркадьевна», а просто тоненькая девочка в ситцевом платьице и в стоптанных сандалиях, с двумя колючими косичками-стрелками, вечно торчащими в разные стороны. Анька, что до потери пульса играет в «резиночку», подпрыгивая так, что белые трусики на мгновение становятся видны всем мальчишкам, глядящим из-за угла, — и этот прыжок, этот миг полета, когда резинка под самой попой и кажется, вот-вот зацепишься и упадешь в пыль, но не падаешь, а отталкиваешься и летишь дальше, — он и был, пожалуй, настоящим, тем самым, к которому теперь, через много лет, так хочется вернуться хотя бы в мыслях, в этом самом платьице и с этими самыми мальчишками, уже давно ставшими кем-то другим, как и она сама.

Воздух, чуть прохладный, коснулся кожи Анны Аркадьевны (уж коли мы назвали нашу героиню в начале повествования по имени-отчеству, пусть такое обращение при ней и остается).

Она стояла перед зеркалом и смотрела. Не оценивала – принимала. Плечи, еще гладкие, но с легкой тенью утраченной эластичности. Груди — полные, тяжелые. Они уже не были упруго-высокими, как в двадцать, но сохранили красивую округлость. Ладонь скользнула по одной, ощутила тепло, вес. Сосок откликнулся.

Взгляд скользнул ниже. Линия талии, смягченная, но все еще обозначающая силуэт. Бедра – широкие, сильные. Она повернулась боком, любуясь изгибом. И там, внизу живота, темный, чуть вьющийся кустик. Он казался ей знаком природной силы. Это была ее территория, ее тайный сад, который сегодня она собиралась преподнести Листопадову как дар — именно преподнести, торжественно, по-особенному, со всеми возможными ласками, ибо «это» у них, конечно, уже случалось и раньше, но как-то так, между прочим.
Листопадов давно и настойчиво приударял за ней, и сегодня, чем чёрт не шутит, мог последовать и главный вопрос. Да, её нынешний ухажёр был старше, не красавец, порой наводил скуку... Но и она ведь понимала — не весенняя яблонька. В его ухаживаниях читалось не только упрямство вдовца, но и солидное, почти отцовское уважение, и надежда на некую окончательность, что в ее возрасте ценилась куда выше мимолетного блеска. Да и сама материальная основательность его бытия, та самая, что проступала в мелочах — в добротности костюма, в выборе ресторана, в самой возможности этого самого «продолжения», — казалась ей не столько расчетом, сколько редкой возможностью обрести наконец ту самую стабильность, о которой она уже почти перестала думать, как перестают думать о несбыточном.

На туалетном столике царил привычный хаос. Баночки, тюбики – армия союзников в битве за продление иллюзии. Анна Аркадьевна взяла пузырек с сывороткой. Кончиками пальцев втирала ее в кожу. Движения отработанные, почти механические. Потом крем. Густой, с ароматом розы и миндаля.

На краю столика дымилась чашечка кофе. Рядом – инструменты для маникюра. Она выбрала глубокий «марсала». Осторожно наносила лак. Пока сохли ногти, она принялась за глаза. Кисточка скользнула по ресницам. Карандаш – не черный, а темно-серый, графитовый – подчеркнул контур. Зеркало возвращало ей взгляд женщины, которая знает себе цену.

Потом волосы. Последний штрих – легкое облачко лака.

Только потом она протянула руку к стулу, где уже ждало красное кружево. Бюстгальтер. Тончайшие, как паутина, лепестки чашечек приподняли груди, очертили соблазнительную линию. Затем трусики. Ажурное кружево плотно облегало формы, скорее намекая, чем скрывая.

Платье. Простое по крою, но из тяжелого шелкового крепа цвета спелого граната.

Ах, да, не забыть. Она открыла шкатулку на туалетном столике – с бархатной подкладкой, выцветшей от времени. Серьги – жемчужины в скромной оправе. Цепочка тонкая, с кулоном-камеей. И кольца. На безымянный палец правой руки – подаренное еще мамой. На левую – два других. Эти дорогие аксессуары ей когда-то подарил первый, ныне покойный, супруг. Потом был и второй, совсем мимолетный.

Последний взгляд в зеркало во весь рост. Да. Готово. Превращение свершилось. Из сонной женщины в халате – в Анну, которая ожидает свидания.

И вот настал момент духов. Французские. Флакончик из тяжелого матового стекла. Guerlain, Shalimar. Она нажала на распылитель. Облако аромата окутало ее: бергамот, сандал, ваниль. Запах сложный, как сама жизнь, оставляющий шлейф.

Вдруг в дверь позвонили. Анна Аркадьевна вздрогнула. Пальцы потянулись поправить и без того безупречную прядь. Кто это? Он? Так рано? Взгляд метнулся к будильнику. Нет, время еще... Звонок повторился, настойчивее. Он эхом отозвался в тишине квартиры.

А может... – пронеслось в голове, – это тот самый обаятельный улыбчивый сосед с торсом греческого бога, который, наконец-то, заметил ее гранатовый силуэт в лифте? Или юркий доставщик пиццы, чей взгляд вчера случайно задержался на ее разрезе платья секундой дольше необходимого? Она даже представила: вот он стоит на пороге с коробкой, от которой тянет острыми колбасками чоризо, сладким перцем и моцареллой, его взгляд скользит по ее дорогому шелку, не улавливая ни сложности аромата, ни намека на кружевное таинство под тканью платья. Он видит перед собой, по его представлениям, просто немолодую тётку, которой лень готовить самой.
А что если это он все же? Сердце снова застучало, но теперь в нем смешались надежда и абсурдное предвкушение: какую улыбку выбрать? Томную и обещающую – для ухажёра? Или дежурную – для разносчика быстрых углеводов? Или, быть может, вызывающе-невинную – на случай, если это все-таки греческий бог с шестого этажа?
Зеркало молчаливо отражало ее растерянность: вся эта алхимия кремов, духов и кружев – и финальный аккорд судьбы – звонок в дверь, за которой с равной вероятностью мог стоять Адонис... или парень с пиццей. И кто знает, может, пицца – это и есть сегодняшний сюрприз судьбы?
Тогда уж — с грушей и горгонзолой…


Она у зеркала творила красоту,
из сонной женщины лепила совершенство,
в помаде скрыв ночную наготу
губ чувственных, припухших от блаженства.

Ракушечная выгнутость ресниц
переливалась нежным перламутром,
маня ныряльщиков за жемчугом. Цариц
морских узнаешь по повадкам даже утром.

Мой телеграм-канал https://t.me/al_shvedov