Проклятый портрет

В глуши уезда, где бурьян и тлен
Скрывали запустенье старых стен,
Флигель стоял, покинутый давно,
Где паутиной заткано окно.

Хозяин новый, молодой корнет,
Купил именье за мешок монет.
Был нрава он весёлого, живого,
Не верил в нечисть, в домового злого.

Разбирая хлам на пыльном чердаке,
Он обнаружил в тёмном уголке
Портрет в резной, червоно-золотой
Тяжёлой раме. Лик на нём был злой.

Мужчина в летах, с бородой седой,
Смотрел с холста с насмешкой ледяной.
Но боле глаз — в них не было души,
Лишь два колодца в той тиши.

Художник, видно, был безумец иль пророк,
Что в краску влил и ненависть, и рок.
Корнет наш хмыкнул: «Вот так экземпляр!
Повешу в зале, потушу пожар

В камине им, коль станет холодать».
И приказал портрет на стену вбить, как знать,
Что любопытство — гибельный порок,
И что отсчитан жизни его срок.

И вот портрет висит. И в первый вечер,
Когда зажгли в гостиной свечи,
Корнету показалось, будто взгляд
С холста следит за ним, как хитрый гад.

Усмешка злая стала чуть видней,
И в зале стало будто холодней.
«Вино и скука», — он решил, зевнув,
И в спальню удалился, страх спугнув.

Но ночью снился ему сон дурной:
Как будто тот старик с седою бородой
Стоит над ним, и шепчет на ухо слова,
От коих леденеет голова.

Проснулся он в поту, в груди — комок.
Вскочил, зажёг свечу, но лечь не смог.
Пошёл в гостиную. Луна в окне.
Портрет висит, как прежде, на стене.

Но что-то изменилось. Уголки
Губ злых чуть-чуть приподняты, легки,
Как будто он доволен был и рад,
Что смог наслать свой ненависти яд

Прямо во сне. Корнет наш побледнел,
Но виду не подал, хоть и робел.
«Проклятье! Снять его! Сжечь на заре!» —
Решил он, стоя в лунном серебре.

Назавтра он позвал дворовых слуг:
«Снимите это, чтоб исчез и дух!»
Но как они к портрету подошли,
Так рама вдруг сорвалась и в пыли

Упала с грохотом. Но холст — о, боже! —
Остался на стене, прилипнув к коже
Обоев старых, будто врос он в дом.
И хохот тихий пролетел, как гром.

Слуга, что ближе был, упал без чувств,
Другой бежал, познав животный хруст
Надежды в сердце. И остался он
Один, портретом этим покорён.

С тех пор корнет наш заперся в дому,
И дни его, как свечи, догорели.
Он перестал и есть, и пить, и спать,
Лишь на портрет мог молча созерцать.

Он говорил с ним, спорил до утра,
И отвечал портрет ему вчера.
Он таял, сохнул, превращаясь в тень,
И каждый новый, наступивший день

Был для него мучительней стократ.
А лик с портрета становился рад,
Румянцем наливался, молодея,
Здоровьем пыша, наглостью своея.

Когда ж соседи, обеспокоясь вдруг,
Взломали дверь, то их объял испуг.
Лежал на полу высохший скелет,
Одетый в форму молодой корнет.

А на стене, в сияньи новом дня,
Смотрел с портрета, весело дразня,
Красивый, статный, молодой корнет,
Чьих глаз живее не было на свете.

А в уголке, где подпись и число,
Темнело имя, что беду несло,
Но в нём теперь читалось не «старик»,
А имя юноши, чей долог был тот миг,
Когда он в зале, посреди гостей,
Смеялся громко над судьбой своей.