Зеркало души

Жил в местечке Меджибож один цадик по имени реб Мордехай-Лейб. Он был известен не только своей ученостью, но и даром исцеления, который притягивал к нему страждущих, как магнит железные опилки. И приходили к нему не только евреи, но и крестьяне из окрестных сел, и польские паны, и даже цыгане с табором — ибо милосердие цадика не знало границ, как река в половодье.

Рассказывали хасиды, что реб Мордехай-Лейб владел всеми уровнями исцеления. Иногда он возлагал руки на больного, и тепло текло от его ладоней, как мед из сот. Иногда достаточно было его взгляда — он смотрел на страждущего, и болезнь таяла, как снег под весенним солнцем. Но высшим даром было иное: когда больной смотрел на лицо цадика, в нем пробуждалось нечто большее, чем просто здоровье тела.

Однажды, в канун Рош Ходеш Элул, когда воздух уже дрожал от приближающихся Дней Трепета, к дому реб Мордехая-Лейба подъехала карета. Из нее вышел молодой польский граф Станислав, бледный как полотно, опираясь на трость. Его мучила странная болезнь: сердце билось неровно, руки дрожали, а главное — душу его терзала тоска, черная как ночь без звезд. Лучшие врачи Кракова и Варшавы разводили руками.

"Пан приехал к жиду за исцелением?" — удивились слуги. Но граф махнул рукой: "Я слышал о вашем раввине. Говорят, он видит то, что скрыто от других".

Реб Мордехай-Лейб принял его в своей комнате, где пахло воском свечей и старыми книгами. Граф ожидал увидеть колдуна с амулетами, но перед ним сидел простой еврей с добрыми глазами, в которых светилась вечность.

"Я могу исцелить тебя тремя способами, — сказал цадик тихо. — Могу возложить руки, и болезнь уйдет. Могу посмотреть на тебя, и ты встанешь здоровым. Но есть третий путь..."

"Какой?" — спросил граф, и в голосе его звучала надежда.

"Посмотри на меня. Не на мои руки, не жди моего взгляда. Просто смотри в мое лицо, как в зеркало".

Граф поднял глаза и встретился взглядом с цадиком. И случилось чудо: в лице реб Мордехая-Лейба, как в чистой воде, он увидел свое собственное отражение. Но не то лицо, что видел в зеркалах своего замка — изможденное болезнью и грехом. Он увидел себя таким, каким задумал его Творец: чистым, цельным, полным света.

Слезы хлынули из глаз графа. "Что со мной?" — прошептал он.

"Ты видишь свою истинную душу, — ответил цадик. — Ибо на мне пребывает Шехина, и в ее свете все предстает в истинном виде. Твоя болезнь — не в теле, а в том, что ты забыл, кто ты есть на самом деле".

В тот момент в сердце графа пробудилось то, что хасиды называют "тшува" — возвращение. Не просто раскаяние в грехах, но глубинное преображение, когда душа сбрасывает ложные одежды и возвращается к своему источнику. Печаль, что грызла его изнутри, как ржавчина железо, растаяла. Руки перестали дрожать. Сердце забилось ровно.

"Но я же не еврей, — удивился граф. — Как же на меня действует ваша святость?"

Реб Мордехай-Лейб улыбнулся: "Разве солнце спрашивает, на кого светить? Душа каждого человека — искра от Престола Славы. Когда она видит свое отражение в свете Торы, она вспоминает свой дом".

Граф вернулся в свой замок другим человеком. Он отпустил на волю крепостных, раздал часть богатства бедным, а в своем имении выделил дом для еврейской школы. И всякий раз, когда его спрашивали о чудесном исцелении, он отвечал: "Я не знаю, что сильнее — руки праведника, его взгляд или его лицо. Но я знаю точно: когда смотришь в лицо истинного цадика, видишь не его, а себя — такого, каким тебя любит Небо".

А реб Мордехай-Лейб учил своих хасидов: "Помните, дети мои, мы — зеркала друг для друга. И чем чище зеркало, тем яснее отражение. Потому и едут хасиды к ребе за тридевять земель — не за словами мусара, которые можно прочесть в книгах, а чтобы увидеть себя в свете Шехины и вспомнить, кто они на самом деле".

Так было в те дни, когда цадики еще ходили по земле, неся исцеление всем — евреям и неевреям, ибо милосердие Творца, как дождь, падает на праведных и грешных одинаково.