Записки перед дорогой...

Записки перед дорогой

  Маялся будущей дорогой… Вологда – Тотьма – Никола – Аникин Починок – Тотьма… Не молод уже срываться раз за разом с насиженного, привычного. А вот зазвучало в душе рубцовское: «Что ж я стою у размытой дороги и плачу?» - и так легко стало, как будто тронулся я уже в путь, как будто стучат колёса поезда… Почему так-то? – подумал я. А это сопричастность строчкам, судьбе, родство с поэтом. Ему посочувствовал, и самому легче стало: «Плачу о том, что прошли мои лучшие годы…». Вот вместе и поплачем. Печаль ведь тоже лечить способна.
  Самым страшным было для поэта – привычка, однообразие. Вот как почти восторженно начинается одно из стихотворений:

Прекрасно небо голубое!
Прекрасен поезд голубой!
- Какое место вам? – Любое.
Любое место, край любой.

  Опять в порыве к пути, ей богу, что-то мальчишеское. Да и эту несерьёзность он и сам дальше, по стихотворению, называет «игрой». Но мотивы срывания, бегства, «игры» совсем-совсем не шуточны:

Ещё волнует всё, что было.
В душе былое не прошло.
Но слишком дождь шумел уныло,
Как будто всё произошло.

И без мечты, без потрясений
Среди одних и тех же стен
Я жил в предчувствии осеннем
Уже не лучших перемен.

  Нет, не дано было поэту «плениться хоть на миг семейственной картиной», застыть среди четырёх стен, обрасти бытом и привычками, жить без потрясений. Никаких «как бы и если»! Одним из самых сильнейших катализаторов его творчества была дорога, какой бы тяжёлой она ни была. Но – чтобы обязательно было возвращение на родину: она опора, она вынашивает и воплощает его дорожные волнения в пронзительные строчки! И пусть – «я не верю вечности покоя!»: - но именно в минуты покоя, «светлой печали» оттачивались незаметно для всех окончательные варианты тех или иных стихотворений. И чаще всего в его родной деревне – Николе.

Прости, - сказал родному краю, -
За мой отъезд, за паровоз.
Я несерьёзно. Я играю.
Поговорим ещё всерьёз.

Мы разлучаемся с тобою,
Чтоб снова встретиться с тобой.
Прекрасно небо голубое!
Прекрасен поезд голубой.

***
  Рубцовское «Когда душе моей сойдёт успокоенье…» - ритмическая, синтаксическая калька с «Когда волнуется желтеющая нива…» Лермонтова.

  Гению многое прощается. Рубцов пускает в «листопад за окошком» пение кукушки и крик коростеля. Обе птицы умолкают в конце июня. От силы – в начале июля. Такая условность мне нисколько не мешает. Сколько подобных оговорок нашли исследователи у Есенина! Иволга «не плачет». И не в дупле живёт. А прижилось!

  Какое замечательное (и простое одновременно) сравнение: «Внизу волнуется река, как чувство радости беспечной»! Опять что-то детское, обнажённое в своём естестве… Может быть, подумал я сейчас, и дальнейшее течение стихотворения с его желанием переродиться в лист и дождевой свист, с его совершенно чистым и детским обращением к людям, вызвано ВДРУГ подвернувшимся превосходным и точным сравнением. «Беспечный» - беззаботный, счастливый, сердечный, не обременённый заботами взрослого человека.

  Только сейчас начинаю понимать степень погружения (медитации) Николая Рубцова в состояние, вызванное созерцанием природы. Оно доходит у него до забвения самого себя. До полного растворения в стихии. Возьмите «сцену» на болоте в «Осенних этюдах», да и вот процитированное отчасти «Доволен я буквально всем!».
Рубцов сохранил в себе дитя до конца дней.