Нарисованная птица - глава четвертая

К вечеру они отработали самые вероятные маршруты нахождения тела и прочесали добрую часть побережья. В какой-то момент нашли рыбацкие сапоги и спиннинг с цветастым поплавком, и даже были уверены, что труп – вот он, совсем рядом, но нет. Нет. В такие моменты Вера начинает многократно переигрывать в голове все нюансы. Пока остальная группа перекуривает, пуская в воздух вымученные реплики, она крутит в голове все скудные составляющие.
Когда Вера была маленькой, тетя – мамина сестра – под самый новый год поссорилась со своим парнишкой, а на следующий день, открыв шторы в спальне, увидела его труп. Он вздернулся на дереве прямо перед ее окном.
Мальчик-елочная игрушка.
Раньше эта история казалась Вере предельно ясной. Теперь же она все чаще приходила к мысли, что человека невозможно толкнуть на самоубийство обычной ссорой. Люди склонны обеливать себя. Историю рассказывает выживший – и выжившему ничего не стоит эту историю переписать. Убрать из нее неудобные переменные. Подретушировать свою роль в произошедшем. Выкрутить контрасты. Что если исчезновение Мельничека тоже куда сложнее и многограннее, чем ей кажется? Что если он подстроил самоубийство, чтобы преспокойно жить отшельником где-нибудь в лесной хижине и кормить слепого лося свеклой с руки? Что если все по чуть-чуть недоговаривают? Например, та продавщица, у которой в магазине Мельничек долго стоял, мялся, и в итоге ничего не купил? Или правоохранители, которые не дали им почти никакой информации о его личности?
Она задумчиво крутит в руках поплавок. Мельничек пропал в начале апреля этого, 2022 года. Что могло спровоцировать его на рецидив социофобии? То, О Чем Нельзя Говорить? То, Что Нельзя Называть? Все это – бесцветные коробки от сока, инструкции по спасению от ядерного взрыва, рекордное количество заплаканных женщин на улицах города, вспененное молчание, заполняющее любое помещение, где бы она ни находилась с другими людьми? Любой смех звучит искусственно, любой нормальный разговор кажется натянутым.
Вера чувствует себя как та девочка из сказки Андерсена, которая не могла сказать ни слова, пока пряла крапиву для братьев. Я не вижу насилия, не слышу насилия и не говорю о насилии. Разве не это основополагающий принцип любого человеческого общества? 
Группа волонтеров поодаль взрывается хохотом от фразы, оброненной вторым старшим – тем самым бородатым дядькой, с которым они еще утром ехали в одной машине. Человеческие голоса мелкодисперсным песочком сыплются в чашу наступающих сумерек. Вера постукивает ногтем по дешевому поплавку. Потерянная вещь. Или поплавок это все-таки найденная вещь? Потерянная своим потерянным хозяином и найденная теми, кто его найдет? Если так, то у Веры есть что-то вроде собственной коллекции найденных вещей. Резинка с волос той пожилой женщины с деменцией, которую они искали в прошлом году. Колесико от машинки мальчика, за которым недоглядели родители. Ручка, которой написали последнее письмо перед тем, как спрыгнуть с моста. Они тогда тоже долго прочесывали побережье реки в поисках тела самоубийцы.
Вера крутит в руках поплавок, представляя себе его хозяина, Вячеслава Мельничека – их главную пропажу – как маленького наивного ребенка, рожденного в поздние годы СССР и росшего после распада союза. Мельничек знал, что такое девальвация и кризис, в противовес самой Вере, которая начала пробовать на вкус эти слова совсем недавно. В их звучании ей слышалось эхо обрывистой бездны и покрытый туманом горизонт.
Она представляет себе Мельничека, как ребенка, не очень-то нужного своим родителям, и оттого нелюдимого и замкнутого. Они не заметят его пропажу, ведь он для них – немой и невидимый. Общество тоже его пропажу не заметит.
Из-за сопки ползут ленивые черные тучи и слышится далекий гром. Где-то в чаще кричит олень – у них начался гон. В детстве недалеко от ее родной деревни обитали олени. Увидеть их среди деревьев было сложно – иногда они внезапно прямо у тебя под носом снимались огромной рогатой гурьбой куда-то в чащу, и после этого оставалось только удивляться, как можно было спрятаться в серо-коричневых акварелях тайги такому стаду. Пахло от оленей так же, как от коров – лепешками, хотя оленье дерьмо, надо сказать, выглядит поприятнее – как небольшие овальные катышки. Этот запах, приносимый откуда-то с востока, Вера помнит с самого детства. Помнит она и как этот запах внезапно исчез в один прекрасный день. Помнит, как в девяностые, одним особенным утром отец пошел за шишкой, а вечером не вернулся из тайги. Олений запах испарился потому, что рядом с поселком прошла тигрица. Отец испарился, потому что встретил в тайге не тех людей. Лучше бы он тоже встретил тигрицу – так сейчас думает Вера. Животные милосердные – они просто убьют. Не настучат тебе по голове арматурой ради мешка кедровых шишек, не засунут тебя в багажник собственной машины и не оставят там подыхать от кровотечения, голода и жажды. Сложно представить мертвым и изуродованным человека, который сбивал тебе в детстве высокую температуру во время болезни и позволял мирно утыкаться носом в свою ключицу, в идеальную выемку, созданную природой специально для чьего-то носа. Но Вера представляла. Представляла – и нечто красное и пульсирующее сжималось у нее в животе. Интересно, кто был тем человеком, который нашел потерянную машину с трупом в багажнике?
- Переживаешь, что мы его не нашли? – спрашивает бородатый старший, подкравшийся со спины. Пассажир с переднего сиденья. Как же его зовут?
- Да, есть такое.
По ее затылку, там, где волосы было встали дыбом от неожиданности, пушистыми кошачьими лапами прошлось облечение.
- Может ли быть такое, что Мельничек не утонул в озере?
- По всему выходит, что нет.
По всему выходит, что нет. Вера вновь строит в голове цепочку последовательностей. Местные дети встречают недружелюбного остроугольного рыбака. Он удит с лодки, пока они пускают блинчики с берега. Он удит с лодки целое утро, будто ничего толком не вылавливая, а к вечеру бесхозная лодка уже плавает рядом с северным побережьем. Родители вызывают полицию. Чуть позже оказывается, что странного неместного мужчину встречала продавщица в захолустном магазинчике на той стороне перрона. Его же до пригорода подвозил таксист. Записи с камер ведут в институт биологии, где коллеги подтверждают – да, это лицо с камер наблюдения и фоторобот – лицо Вячеслава Мельничека. А после установления личности остается сущая ерунда – найти самого Мельничека.
- Почему именно это озеро? Именно это место? – думает вслух Вера, – От мегаполиса, где он жил, пять часов езды, а он приехал именно сюда. Значит, он тут бывал?
- Вер, он орнитолог, он бывал во всех ближайших диких лесах. Может здесь кряква какая-нибудь краснокнижная водится, откуда нам знать?
Ее собеседник неопределенно машет рукой в сторону горизонта, где за стволами деревьев горит закат.
- Я не вижу смысла продолжать завтра эти поиски, если честно. Тело растащили местные падальщики, вот и вся тайна
Они сидят чуть поодаль остального отряда, под кроной дерева, вслушиваясь в то, как низкая громовая нота затягивается шрамом на теле предштормовой тишины.
- Скоро будем паковаться, ты со мной пойдешь?
- Куда?
- За сигами.
- До цивилизации не дотерпишь?
- Я отучился ругаться матом после рождения детей, а теперь ты хочешь забрать у меня еще и возможность курить?
- Ладно, пошли.
Из леса они выходят по тропе. Под сенью деревьев, будто не ощущая приближающейся грозы, все так же поют славки-завирушки. Пьюти-фьют – поют они, невидимые, наблюдая за Верой и ее провожатым.
Из-за паводка верхний слой земли местами снялся и оставил после себя рыжий кварцевый песок, неприятно забивающийся в подошву. Минуты три, и через лес они выходят к путям. Заброшенная железная дорога проросла пыреем и осотами. Дальше тропка ведет коридором двухметровой полыни к перекошенным инфарктным домикам. Ветер налетает порывами – пока еще не слишком агрессивный, но свежий, пахнущий озоном.
Частный сектор бывшего пригорода полупуст. Где-то на цепях сидят тощие собаки, начинающие выть при их приближении, но большинство домов лишь угрюмо смотрит пустыми глазницами. Тропа выводит их к последнему. Крайний дом на улице Станционной – осевший и облупившийся, окруженный со всех флангов наступающей сорной травой, прорастающей даже в расщелинах сгнившего крыльца. Под фундаментом – настоящее болото. Внутри пол наверняка пошел буграми, а на стенах поселилась черная плесень.
Захолустный магазинчик притулился чуть дальше. Вера остается ждать своего напарника на лавке неподалеку. Она находит странную насыпь земли с перпендикулярно воткнутым крестом из зубочисток, на котором висит увядший венок клевера – от нечего делать копает ее ногой. Из вскрытой могилы показывается красный испачканный коробок. В коробке – полуразложившийся труп воробья.
Вера вздрагивает
«Какой-то чешский артхаус, ей-богу» - думает она.
И продолжает думать о своем.