Анна

Анне Ивановне Зеленовой посвящается

Глава 1

На русский каравай, раззявив рот,
шестнадцатая армия ползёт.
Чтоб пожирней урвать богатый куш,
глядит в бинокль военачальник Буш.
- Так где там этот чёртов Ленинград?
Буш завладеть бы Ленинградом рад.
Яволь, удача, Павловск на пути,
в него сперва неплохо бы войти
и царские почистить закрома.
Разворовать не надобно ума.
У этих русских отобрать не грех.
Буш даже выпьет шнапса за успех.
В перчатке чёрной, вытянувши перст,
куда-то вдаль указывает Эрнст.
И по указке, разорвав зенит,
пророчит смерть немецкий мессершмитт,
и танки (на броне фашистский крест),
ползут туда, куда направил Эрнст.
И прут пехоты страшные ряды.
Два с половиной месяца беды,
Два с половиной  месяца войны:
в бинокль предместья Павловска видны.

Глава 2

Вот так и решаем без лишнего слова:
В лихую годину, где каждому сложно,
страна доверяет тебе, Зеленова,
почётную должность.
Директор музея - не танцы с гармошкой,
не отдых в тенёчке, не песни на печке.
И страшно немножко, тревожно немножко:
не дать бы осечки!
Хоть дело -то, в принципе, это не ново,
по силам для Анечки Зеленовой.
Ах, если б не страх от фашистских налётов
И если бы станция Мга не под фрицем...
Вскипела кромешная эта работа,
какой не приснится.
Тебе всего-то двадцать восемь лет,
и права на ошибку вовсе нет.
Коль в парке огневые рубежи,
эвакуировать все ценности спеши!
Поправив очочки на носике тонком,
командует  чётко и властно девчонка.
-  Пакуй экспонаты из каждого зала,
спасай экспонаты, ведь времени мало!
В коробки  сервизы царицы Марии
укладывай бережно, без истерии.
У Павла сокровища были нетленны:
И люстры снимайте, и гобелены;
прекрасные вазы, старинную мебель
пакуйте немедля!
Все то, что теперь достоянье народа,
Российская гордость, истории святость,
Нам нужно в огне сорок первого года
От нелюдей спрятать.
А то, что не вывезем, мы замуруем,
Заложим камнями в дворцовых подвалах.
Мы фрицев надуем, бесспорно надуем,
Обманем нахалов.
Ах, Павловск, полуявь и полусон.
Глядит с холма прекрасный Аполлон,
и десять муз под кущами аллей
не ведают об участи своей.
Их нагота, наивна и чиста,
живёт под русским небом неспроста.
Анюта скажет, не скрывая слёз:
"Жизнь или смерть - решается вопрос.
Но эту красоту отдать врагу
я не могу".
В её подчинении список недолог:
двенадцать старушек, да семь комсомолок,
да плотник Пахомыч, да сторож Гаврила.
Какая ни есть, а великая сила!
-  Мы статуи в землю надежно схороним
-  Хороним?
-  Нет, прячем от жадного взора.
-  Мы в ящике мягкой настелем соломы
-  Где доски возьмём?
-  Отдерём от забора
И бережно-бережно - в ящик на днище,
в глубокую яму, темнея от пота.
" Не бойся! Вернёмся к тебе и отыщем", -
напишет на мраморной статуе кто-то.
Ну вот и успели - пусты постаменты,
Но время по капельке тает и тает.
С последней подводой везут документы!
А Ане подводы уже не хватает.

Глава 3

А первая опавшая листва, как будто золотые кружева,
убранства царских залов из дворца
не веселит уставшего бойца.
Как ни крути, а отступать не сметь!
плевать на смерть!
Но пули-дуры, кто их разберёт,
выкашивают строй стрелковых рот.
В бою неравном в сорок первый год
выкашивают влёт.
Повыбиты наши стрелковые роты,
повзорваны бомбами доты и дзоты...
И герр-генералы и герры-майоры
калифствуя входят в оставленный город.
Обещанных царских сокровищ не видно.
Куда-то запрятали русские свиньи.
И герр-генералам до визга обидно,
А Буш - тот вообще от истерики синий.
Великая нация Канта и Ницше,
Культурная нация Гёте и Баха,
как черти, беснуются, роют и ищут,
и в тот же момент сатанеют от страха,
от лютого страха, что жжёт внутривенно:
им русских вовек не склонить на колени.
Что им, упырям, самодурам, шакалам,
чужие сокровища так приглянулись?
Вот если б царица Мария узнала,
она бы, наверно, в гробу повернулась.
Вот если б узнал Павел Первый, что стены
раскрасят похабствами в царских покоях,
узнал бы, имея немецкие гены,
что в залах фашисты гестапо устроят.
Узнали б судьбу знаменитых творений
Андрей Воронихин, Джакомо Кваренги;
Увидел бы Росси врагов истерию,
Они бы пошли воевать за Россию.
Ни капли не медля, намылили б шею
всем Генрихам, Эрнстам, Адольфам и Гансам.
Зарыли бы в самой глубокой траншее,
чтоб выжить без шансов.

Глава 4

Два с половиной года - ад и смерть.
Все наш народ сумел перетерпеть.
И вот зима, и вот он настает
Спасительный сорок четвёртый год.
От залпов русских танков и "катюш"
Горит в аду военачальник Буш.
Бегут фашисты, кто еще на сдох.
Все хэнде хох!
"Не бойся , вернёмся, отстроим всё снова," -
как клятву твердит про себя Зеленова, -
Прошли оккупации страшные годы
откроется снова музей для народа" .
Стирая до крови уставшие ноги,
бредёт Зеленова по зимней дороге.
Без транспорта вновь километры мотает.
Ты, Анька, святая, ты, Анька, святая !
Одна тридцать верст пробирается ночью,
чтоб с Павловском стало увидеть воочию.
Дворец подожгли, пять ночей уже тлеет ,
Пеньки- головешечки вместо аллеи,
И черный от копоти снег на руины
Ложится и тает, корежа лепнину.
Потрескались фрески, фасад догорает.
И все погибает, и все погибает.
Такой вот спектакль оставили фрицы,
Чтоб русские вдоволь смогли насладиться.
Все ближе и ближе подходит Анюта.
Молитва волненье заглушит едва ли.
Ну вот долгожданная эта минута:
" Мне кажется фрицы тайник не взломали!
Вот кладка, которую мы мастерили
слегка закоптилась, потрескалась малость.
Выходит, сокровища там сохранились,
врагу не достались".
По жутким развалам, по страшной разрухе
Идет Зеленова, подобно старухе,
по ржавым каркасам,
ссутуливши спину...
- Куда ты, дурёха, там мины, там мины!
Не видишь ли что ли? Ослепла, мамашка?
Ведь это не провод, ведь это растяжка!.
Ну, а тебе всего -то тридцать лет.
Оставила блокада страшный след.
Два с половиной года - смерть и ад!
Но ты жива, и выжил Ленинград.
Теперь бы Павловск взять и воскресить,
Чтоб дальше жить.
И молят, повернув свои главы,
Чугунные расстрелянные львы,
хлебнувши тоже горя через край:
- Давай- ка , Анна, думай да решай.
- А что решать? Начнём опять с нуля.
За помощью дойдём и до Кремля.
Вернём на места экспонаты по спискам
Мы из Ленинграда и Новосибирска.
Историю чтоб не предали забвенью,
Чтоб чудо осталось другим поколеньям.
В ее подчинении список неброский:
Все те кто не лег тихо на Пискарёвском,
Любовь, да надежда,
да вера в Россию.
Какая ни есть, а великая сила!