Памяти Блокады Ленинграда. Голоса стен

Мы – стены. Обугленные рёбра
Городского остова.
Нас пламя лизало, взрывы били в рёбра,
Но не убили  ни слова.

Не краской – жизнью, выдохом, сажею
Детские пальцы углем выводили.
Не буквы – шрамы на каменной коже,
А крики души, что в камень входили.

(Шепчет стена школы, вспоминая МАЛЬЧИКА):
«Пальцы у него – синие, тонкие. Дрожат.
Уголёк скользит, крошится о шершавый мой бок.
«П-о-м-н-и», – выводит...
Ветер с Невы свистит в ухо, сосулька плачет с крыши.
Он облизывает губы – сухие, в трещинках. Взгляд – внутрь.
Видит не меня, а парту пустую, Надю с косичкой...
«Та-бли-цу...» – шепчет. Слёзная капля падает на землю.
Расплывается чёрным солнышком. Он стирает рукавом,
Сажу размазывает. Вздыхает.
«И п-о-м-н-и н-а-с...» Последний штрих – и прижимается лбом
Ко мне, горячему от солнца апрельского. Тепло... Потом холодок.
Ушёл. А солнышко слёзное– осталось. И шепот: "Помни..."

(Шуршит стена больницы, вспоминая ДЕВОЧКУ-САНИТАРКУ):
«Она прибежала– запыхавшись, фартук белый – в пятнах.
В руке – обгорелая лучина. Глаза – красные от слез...
«Вася... Дер... жал... ся...» – царапает меня, крошит уголь.
Буквы корявые, торопливые. Слышу, как сопит она,
Как слёзы хлюпают в горле. Пахнет йодом и снегом с рукавиц.
«Держался», – выдавливает последнее. Лучина ломается.
Она вздрагивает, смотрит на обломок, бросает. Пальцы чёрные
Вытирает о фартук – безнадёжно. Взгляд– в окно палаты,
Где тень на простыне лежит... Рванулась прочь. Следы –
Маленькие – ведут в тишину... А надпись – дышит.

(Стучит кирпич в подворотне, вспоминая ЖЕНЩИНУ):
«Пришла ночью. Завёрнуто что-то в тряпке – маленькое, тихое.
Не плачет. Стоит, прижавшись щекой к моей ледяной спине.
Уголь нашла в пепелище. Пишет: «Здесь жили...»
Рука дрожит так, что «ж» – зигзаг. «Лю... би... ли...» – выводит твёрже.
«Ждали... рассвет...» – голос её – хриплый, едва слышный,
Будто скрип несмазанной двери. Ветер воет в трубе – отвечает.
Она прижимает свёрток к груди, качается чуть.
«Рассвет...» – дорисовывает точку. Смотрит на небо – чёрное, колючее.
«Пришёл...» – шелестит губами. Поворачивается. Уходит.
В тряпке – тишина. А на мне – её боль, въевшаяся в неровности.
И ветер не перестаёт плакать...

(Поёт стена у Невы, вспоминая СТАРИКА):
«Он сидел тут каждый день, поджав ноги, как птенец.
Смотрел на лёд. Ждал. Рука шарила в кармане – искала крошки?
Однажды достал уголёк. Не писал – рисовал.
Кораблик. Кривенький, с дырявым парусом. Смеялся тихо,
Когда волна льдинкой лизнула берег. Пальцем стёр рисунок –
«Уплыл...» – прохрипел. Потом вывел углём: «Дер...жись...»
Буквы – огромные, дрожащие, как он сам.
«Ленинград!» – добавил снизу, мелко, будто секрет.
На другой день стул его пуст. Следы на снегу –
Ведут к тёмной полынье... А слово «Держись» –
Смотрит на лёд. Кричит беззвучно. Каждый день. Каждую весну...»

Мы – стены. Нас время точит, как вода.
Штукатурка осыплется, камень сотрётся.
Но угольные знаки – не просто следы.
Это – души. В камень впорхнувшие птицы.

Прочесть их нельзя глазами – лишь пальцем, скользя по шершавой боли.
Не смыть ливням – они проросли, как корни сквозь плиты.
Это город дышит сквозь обожжённые рёбра,
Это память стучит:«Ты прикоснись! Ты услышишь!»

Мы – стены. Мы – летопись боли и силы.
Наши буквы – застывшие крики и слёзы.
Мы стоим. И пока мы стоим – живы
Тот мальчик, что лбом приникал...
Та девчонка, что плакала...
Та, что ждала рассвета...
Старик, что смотрел на полынью... Их пальцы, их шёпот, их дрожь на ветру...

2025