Нарисованная птица - глава первая

В полувымерших депрессивных городках, потерянных где-то в сопках, время стоит на месте, особенно в сытый майский полдень. Особенно когда небо бирюзово, а растительность насыщенно зелена и теней нет. Когда монструозные комбайны, чудовищно грохоча челюстями-боронами, несутся с поля. Когда не оседает пыль над грунтовой дорогой.
Тут нет монополий - только полусельские магазины с выгоревшими вывесками, которых не касалась рука дизайнера; нет развлечений, кроме умирающего кинотеатра с отсыревшим поп-корном и необновляющейся афишей.
Черные наушники С. нашел именно в таком магазине, на подставке для сумок перед прилавком. Он так и видел суховатую женщину-хиппи средних лет с розовым колышком шеи и головой, вечно спешащей впереди тела, с седеющими волосами, уложенными в джату, в длинной этнической юбке и плетеных въетнамках. Она путешествует автостопами. Нет, лучше она будет эко-активисткой, передвигается исключительно пешком. Да, так лучше. В этих наушниках играла "Snow" red hot chilli papers. Она оставила их, когда расплачивалась за бутылку воды. Исключительно перерабатываемую бутылку воды. При этом в кармане у нее была всего одна помятая банкнота, клочок бумаги и красная скрепка. И эти наушники. Да, идеально.
И пока продавщица меланхолично наблюдает за паутинкой-фатой, развивающейся вслед за головой вентилятора, С. незаметно кладет наушники в карман, имитируя повышенный интерес к холодильнику с молоком за ее спиной.
"Они лежат здесь недавно, иначе бы их заметили" - шепчет Бэтмен с правого плеча С.
"Ну и что?" - мысленно огрызается тот.
"Хозяин скоро вернется, поэтому они не считаются потерянными"
"Считаются"
"Они считаются УКРАДЕННЫМИ"
Слово "украденные" смыкается на запястье С. браслетом наручника. Он заминается. Смешивается. Мучительно кривясь, выдавливает:
- П-п-п-поте-те-те-теряли.
И отдает черные наушники продавщице. Они невозвратимо ускользнули из его Коллекции.

***
Теперь, наверно, пора рассказать про Коллекцию и Бэтмена.
Коллекция лежит в коробке из-под маминых сапогов, коробка лежит в комоде с разболтанными ручками, а комод стоит на закрытом чердаке. Там – его детские санки с красно-сине-желтыми выцветшими зубами. Там по карнизам для штор в первых утренних лучах бегут тонконогие сенокосцы, а тишина оседает микроскопическими частицами пыли на руках и в волосах. С. забирается туда по скрюченному вязу, по шиферу, засыпанному хвоей, и влезает через окно со сломанной задвижкой. Он кладет сережку-гвоздик в прозрачную яйцеобразную оболочку от киндер-сюрприза, а потом долго смакует пальцами обтекаемую текстуру контейнера, прежде чем отправить его к остальным экспонатам. Да, жалко, что наушники взять не вышло, это такое упущение.
Снаружи солнце окунает лучи в бочку с грязной дождевой водой, где вниз головами плавают личинки комаров. Стоки забиты мокрой еловой хвоей вперемешку с прелыми листьями - видимо, ночью был ливень. Стоки дома - это почти сосуды, С. ощущает их обтурацию как покалывание в конечностях. Открывание чердачного окна со сломанной задвижкой - как приятные мурашки, идущие от черепа вниз, по позвоночнику.
Пока другие дети утром перед школой смотрят "Утиные истории", С. перебирает свою Коллекцию Потерянных Вещей.
Вот этот кустарный браслет в стиле перуанских аборигенов С. нашел в школьной раздевалке после рослых одиннадцатиклассников, пахнущих едким потом. Он представлял себе его хозяина как худого и поджарого, точно гончая, с сухими мышцами, с выступающими венами. Наверное, он играл на гитаре. Наверно, что-то сочинял. Был из тех интеллектуальных нигилистичных подростков, которые начитываются Ницше и Лавкрафтом.
Черную мужскую перчатку С. подобрал прошлой осенью в автобусе. Своим изящным видом она наводила на мысли о джентельменах 19 века с тяжелыми тростями, с фалдами на фраках. Такую перчатку бросать в лицо обидчику, а не терять в трамвае.
Связка ключей с брелоком в виде Стича висела на железных прутьях сквера и скорее всего принадлежала ребенку. Когда С. потянул к ней руку, Бэтмен, сидящий на правом его плече, запротестовал. Одно дело - браслет, сказал он. Одно дело перчатка. Совсем другое - ключи, без них кто-то не зайдет домой. С. заключил с Бэтменом сделку - если три дня связку никто не забирает, забирает ее сам С., и ставка сработала. Из-за Бэта экземпляры частенько не попадали в Коллекцию. Бэт всегда говорил правильные вещи и никогда не снимал маску – но С. и так знает, чье лицо под ней прячется.
Из чердачного окна ему хорошо видно железнодорожные пути, разделяющие город странгуляционной бороздой на Ту и Эту стороны перрона. По Эту сторону перрона - живой дом и его Коллекция. Их приземистый частный сектор. Громадные суставчатые товарняки – пещерные слепые чудовища. По Ту - белоглазые многоэтажки и могила воробья, а еще - школа. И Чечня. С Той стороны перрона каждое твое "здравствуйте" превращается в "з.з.з.з.зд.д.драстуйте". Подрываешься на взрывной "д" как на растяжке. А в это время вертолетообразная "р" уже ревет над тобой опасной лопастью. Казалось бы, беги в укрытие - за свою парту, но там тягучая "с" раскинулась цепкой колючей проволокой. Крошечное устное упражнение из учебника русского языка всегда оборачивается Чечней. Сонорные утягивают его в трясину. С. сопротивляется - бьет скулящие гласные прикладом автомата, душит шипящие шнурками от собственных кирзачей.
Один выход к доске – это долгие степи Чечни с мокрой сосущей грязью. Мертвые ландшафты. Слезящиеся от антисанитарии глаза. Звенящая от бессонницы пустота в голове. Рвущиеся магистрали мыслей.
Ни у одной нет конца.
Ни у одной нет начала.
Он вроде бы обычный мальчик, как и все – бледные веки пронизаны голубыми прожилками, на плече сидит шрам от бцж – но контуры С. нечетки. Учебник дрожит в его руке, мысли дрожат в такт. Он ощущает себя крошечной птичкой, стоя по колено в мелководье обычного классного шума: шепчутся девчонки, перекидываются гадостями пацаны на задних партах. Редкие недовольные комментарии русички срываются с ее розовых дряблых губ аэрозолем слюны.
Маленькой птичкой. Серой, сливающейся с лесом, да настолько, что, кажется, она стала частью пейзажа. Наподобие тех, которых отец легко угадывал в лесу по их свистящим песенкам. Как их там?
Стоит вспомнить про отца, и то самое – красное, ноющее и пульсирующее опять взгромождается на купол его диафрагмы, как погонщик слонов в седло.

***
Дома стены подсказали С., что что-то изменилось. Такое бывает. Внезапно завывания ветра в трубе и привычное железнодорожное тын-дын за окном – все начинает диссонировать с ритмом твоего сердца. Покружив по дому, С. находит причину – закрытый чердак открывали. Для того, чтобы вынести туда отцовские рыболовные снасти и его одежду. Старый свитер, покрытый затяжками. Приткнуть к стене его гитару. Закинуть в дальний угол фотоальбом.
С. открывает его и рассматривает фото с ощущением почти божественной власти - знать, что было дальше.
Молодая мать на фоне древней лады. День рождения отца. Их свадьба. Старухи в дубленках. Розоватый цветокор прямиком из восьмидесятых. Засвеченные красные глаза. Постсоветская манера выстраиваться перед объективом рядком.
Раньше люди жили немо и бесцветно. Первая и вторая мировые прошли в молчании и черно-белой ускоренной перемотке. Даже пули не свистели и не били в железные каски. Гитлер глупо дергал немыми челюстями. Энола беззвучно родила малыша. Дрезден сложился карточным домиком с воздушным «шшшшшшурх», пока доходяга-Курт сидел запертый в подвале скотобойни, как канарейка в шахте. Потом родился С., и запели птицы – у птиц появился голос. Заговорили люди. Зацвела голубым волшебная гора-сопка – и цвет расплескался по всему миру. Только и остались памятью о тех временах черно-белые фотографии на чердаках человеческих домов и немое «Путешествие на Луну» Жоржа Мельеса.
Да, пожалуй, что так и было. Странно, но многих волнует, куда мы исчезаем, и совсем немногие думают о том, откуда мы появились.
На пыльном чердаке С. вслушивается в звук шагов, уходящих в вечность. У него на тот момент уже закипает в голове ленивой мелкопузырчатой похлебкой одна догадка – почему вещи отца лежат здесь - но он пока не придает ей значения.