Русь изначальная 2

На почве, кровью обагренной,
лежал Долон, едва дыша.
Томился он, мечем сраженный,
и в нем чуть теплилась душа.
С небес глядел закат тревожный,
рождалась в облаках гроза,
зловещим сполохом пылали небеса,
и дождь, как гость совсем нежданный,
стучал в окно, шумел в лесах.
Долон, превозмогая боль,поднялся.
То тихо брел, то наземь опускался,
когда от слабости мутилося в глазах.
Вдруг человек всего лишь в двух шагах:
- Ты ранен, витязь? Подь со мною,
омою рану я водой
и твой недуг излечит зверобой.
Крутая тропка в верх змеей бежит,
в зелёном море над долиной,
где дом замшелый под дубами
стоит на склоне горевой вершины
и мрачное  ущелье сторожит.
-А кто ты, добрый человек?-
чуть слышно пошептал Долон.
- Отшельник я, здесь целый век
живу вдали от ласк и нег,
мольбами, снадобьем пропитан дом,
и здесь под звездным покрывалом
вдвоем мы с внучкою живем.
Никто нас здесь не гнобит, не тревожит
и червь сомнения не гложет,
как хочется душе, свободно, жить здесь можем.
-А что ты знаешь о свободе?,-
спросил Долон,- ведь на природе,
в лесной глуши, ты знать не можешь,
что уж давно живет в народе
святой порыв(он нынче в моде),
и мысль настойчиво народы гложет,-
стремленье множа, и как птица,
в полет мечтательный стремиться
на лоно вольности, раздолья,
где люд живет в богатстве и приволье.
- Но не всегда в лесу я жил,
был в юности, горяч и безрассуден.
В дружине Богумира я служил,
и ратный долг мне был не труден.


- Свобода там, где вольный дух
в сердцах напористых гнездится,
где слово с мыслью не таится,
там, где за правду страждут биться,
где наказаний не страшиться
свободомыслящий народ.
Там шеи гнут,где сон народа
уже не будит дух свободы,
где честный пред сатрапами дрожит
и гнет покорно свою спину,
где рот подачками забит
и равенства закон отринут.
Здесь тщетно стала бы свободы
будить покорный нрав народа.
Он, по разуменью моему,
стал равнодушен ко всему.
Лесной я житель. С внучкою ведуньей
живём давно средь мрачных будней.
Она юна.Увянет, не видавши мира,
как позабытая дряхлеет Лира,
рождённая блистать и петь богам.
Я бросил бы весь свет к ее ногам.
Но у мечты обманчив сон,
она, как птица вольная стремиться
туда, где властвует Любовь,
где верность с нежностью гнездится.
Пришли, мой витязь, вот наш кров,
тебе сейчас он пригодится,
чтоб вырваться из лап гробницы.
Но должен я сперва решить-
крепка ли в твоём теле жизнь.
Доброту, твои старания, старик,
мне нечем одарить, но щедро отплачу,
когда настанет воздаянья миг.
Открой мне, добрый человек,
твое лишь имя. Его хочу
я перед небом славить целый век,
молить богов, чтоб жизни время
умерило стремительный свой бег.
- Ну, что ж, нет тайны в имени моем:
меня с рождения  отец родной и мать
Добрыней приказали  величать.
Промчался дней стремительный поток,
Долон окреп, спокойно мог
мечом рубить, копьём владеть.
Повеселел, осилив смерть,
и на  Ладу стал смотреть
небезразличным глазами.
И что за дело, часто сами
мы взор пытливый свой бросали
во след девицы молодой.
А тут краса перед тобой:
лесная Нимфа. Боже мой,
мир не видал красы такой.
Глаза как у газели дикой,
в них тень печали, солнца блики,
а стан-тростинка молодая.
Румянец на щеках играет
и душу грека наполняет
истомой нежной. Сердце тает:
в нем поселился образ милый
лесной красавицы Ладмилы.
То дух любви в душе играет,
а страсть поступком управляет.
Лишь только стоит с милой разлучиться,
так скоро в нем другая поселится.
Эрот не скряга, не считает стрел.
Чуть что, так он десяток дел
завертит. Завяжет в узел тот удел,
что властвует над страстью тел.
"Тружусь в поту я день и ночь,
чтоб сердцу милому помочь
найти любимую свою
в родном или чужом краю.
Твои желания, Долон,
тебя я прежде узнаю
и чувство нежное люблю
в твою я душу поселю".
Если прах покроет тень могилы,
надгробный знак-любовь родных и милых,
будет хранить в потомках герб фамильный
доколе память-оберег могильный,
будет жива, разрушен дух печали.

 


Рецензии