Выродки

         П а л а ч
        Лубянка,1937 г.

Почти что неприметный мужичок,
затёрханный и вроде одинокий.               
Но он тюремный тайный палачок,               
точней, палач бестрепетный, жестокий.

Обычный и привычный нелюдим,   
не поднимая глаз, смиренный, кроткий,               
купить приходит утром в магазин               
батон с изюмом,водки и селёдки.

И целый день то спит, то водку пьёт,
чайком грузинским балуясь в охотку.               
А к вечеру неспешненько бредёт               
на службу, на работу с «подработкой».

Как надзиратель, а не штатный кат,
он в ведомостях числится зарплатных,               
и своему служенью так-то рад,               
так, что готов «работать» и бесплатно.
 
На каждом «акте» собран, напряжён,
«работает» уверенно и ровно.               
Коллеги шутят:-Ванька,как нарком!               
Но он страшнее всякого наркома.

И если вдруг наркому выйдет срок,               
он в камеру к нему войдёт фривольно,               
и улыбнётся:-Ну, пошли, милок!               
И уничтожит радостно, довольно.

Так раз за разом.               
Сколько всяких жертв,
казнённых показательно и ловко…               
Но как-то не заладится прожект               
и подведёт привычная сноровка.

Когда никто никак не ожидал,               
то надо будет всё-таки случиться.               
Его задушит смертник генерал,               
в последний миг сумевший изловчиться.

И целый месяц в сущности пройдёт,               
а этого отъявленного гада               
никто из морга так и не возьмёт,               
чтоб схоронить с родителями рядом.

Но выход всё ж начальники найдут.               
С телами тех, что в эти дни убили,               
его постылый стылый труп сожгут               
и прах смешают в общей их могиле.

Ну а пока, от предвкушенья пьян               
(душа цветёт, поёт и хороводит)               
он, сжав в руке испытанный наган,
очередного смертника выводит…

Исполнитель
            «Кресты», Ленинград 1938 г

Папашка мой церковный был дьячок,   
а в сути кровожадным крокодилом.   
Меня же каждый день нещадно сёк.               
И с попадьихой шашни заводил он.

И маменьку нисколько не любил,               
и изводил, как и меня, изрядно.            
И ежели когда по морде бил,               
то так, чтоб это было непроглядно.

И возглашал сусально:-Видит Бог,               
что в маете за жисть свою такую,
поелику мене Он не помог,               
то я за то с любезных чад взыскую!

А я дружил с Микешкой звонарём.               
Он, старичок, был очень богомольный.   
И как-то сговорились мы вдвоём,               
и сбросили папашку с колокольни.

И рады были все. Особо поп,               
что поступившись собственной гордыней,
меня перекрестил и щёлкнув в лоб,
провозгласил тишком:- Спасибо, сыне…

И это отпущение греха,               
святителем изреченное лично,               
в моей дальнейшей жизни, что лиха,
служило благодатно и отлично.

Когда в войсках НКВД служил,               
и как бы отличиться в них кумекал,               
в один присест однажды уложил               
двух беглецов из заключённых зеков.

И был начальством возблагодарим,               
с предлогом оставаться на сверхслужбе,
где Родина достойно вот таким
карательное выдаёт оружье.

И я остался. Просто как сержант,               
хоть выше всяких выше облачённых.               
И у меня прорезался талант               
увещевать пред смерть обречённых.

И перед тем, как вляпать пулю в лоб,
или в затылок, верьте иль не верьте,          
я милосердно каждому, как поп,
покаяться советовал пред смертью.

И кто-то что-то лепетал без сил, 
а кто-то, полоумный от кошмара,               
в меня плевался, проклинал, грозил
небесной неминуемою карой.

И так-то мне обидно, хоть ты плачь,
 от всяких непотребных оговоров,    
что я садист, и изверг, и палач.

А я лишь исполнитель приговоров             
всех тех, кто судной властью облечён,
безудержной и беспредельно многой,   
кто волен попирать любой закон,               
как царь и Бог. И даже выше Бога.         
Те судьи, что как будто бы в тени,               
и каждый убиенный им не снится,               
но в полной мере именно они               
 и есть наиглавнейшие убийцы.

А я, раб божий, жалок, слаб и тих,
лишь исполнитель повелений их

             Х  Х  Х

Но, видимо, он так властям наскучил,
смущая их ментальность и покой,               
что вскоре обнаружился в вонючем
отстойнике с проломленной башкой.

Виновных не нашли, как не искали,   
хоть знали – кто, когда, и чем, и где.
И всё на муки совести списали,
 мол, сам себя в раскаянье, в нуде…