III. Вкус ревности и горек, и полезен

  (предыдущий фрагмент из 1-го тома романа «Миледи и все, все, все»
            «II. Ожившая утопленница»
                http://stihi.ru/2025/07/17/4291)

– Вовеки не утонешь ты от скуки,
   иль водной обречённости копухи,
   равно как не утонешь за вину…
   А муж твой не умрёт от раны в брюхе –
   она лишь   померещится   ему,
   когда бойцу в  глаза  я загляну… –

Взяв паузу, продолжил голос следом. –
   Впредь ни по льду зимой, ни жидким летом,
   какие ни зазвали бы мужи,
   одна не  подходи  к чужим каретам.
   Не лишь с ногами – с   головой   дружи!
   Проезжих не дразни своим балетом.
   Провиденьем   себя вооружи!
   Снабдил тебя невидимым браслетом…

   Проститься поспешила ты со светом?
   С водой глотались жабы и ужи
    впервой-то без   последствий  –  не тужи»…
Ей дух желал добра по всем приметам.
Отчасти убаюканная этим,
бедняжка огляделась – ни души...
Но кто, поняв свою планиду, жил
спокойно?! Кое-где застряло шило…

Не требует себе ограду ширь
отчаянных натур. Аскеза – сила:
ужасное всё в сторону сложила,
но память в потаённый край Души
Эстер себе со страху не зашила.
Ей смутно вспоминалось: «Что за сила
со дна меня взяла, кто удружил»?!

Гладь омута ровна была, как поле...
На место чтоб Душа ушла из ног,
на голову сплела Эстер венок
и к омуту шагнула: «Глубоко ли?
Как я оттуда выплыла»? – в покое
вопрос не оставлял её ничуть.
Невидимый браслет и   вовсе   жуть!
             .            .            .
Вкус ревности и горек, и полезен,
ведь с ревностью из кожи  вон  мы лезем.
Близ ревности – чувств ярых ассорти?
Где ревность, там и привкус остроты.

И ревность – панацея, как ни странно:
в душевном всплеске с каждой новой раной
она вновь выступает супротив
привычной отстранённой суеты,
пассивной  созерцательности  равной…
           .            .            .
Держащий ухо каждое востро
мужчина не всегда – за домострой…
Дарящий вкус любви –  сам  молодчага,
и  дама  не ворчит: «Козёл – крест мой»…
Вкус флирта деве сладок лишь до шага,
пока не в курсе дел «народ честной»…
Девчонке сласть, как дворянину шпага…

Да разве, ради родственного блага,
чтоб летом стало слаще, чем весной,
уйти в луга, нарвать (пусть ест бедняга)
горсть ягод для сестры – не повод в зной?
Неслись сестрицы, как глаголет сага,
по лугу вместе, или по одной
в режиме полубега-полушага…

– Эстер, располагать так  быстро  мной
  согласье вам не дам. Я не служанка.
  Вам поле – для бегов, а мне – лежанка.
– Мадлен, я всюду с вами, как с родной,

  а вы отстали. Вы же – парижанка!
– В вас резвости побольше площадной!
  Не только юность  пыл  дала шальной.
  За сельской  мне  ль угнаться?! Ух, и жарко!..

  Какая тут клубничная лужайка!
  И, кстати, о клубничке. Уж за мной
  не заржавеет. Вы не горожанка,
  не знаете, как трудно с пользой мой
  вопрос  там  разрешить… не озорной.

  Я в собственном соку. И не рожалка.
  Но брак – моя мечта! Где ж  Цезарь  мой?!
  Троюродной сестре ведь вам не жалко
  раскрыть  то, что непросто мне самой…

  Мне б  замуж,  под фатой ли, под чалмой,
  а всё – никак! Проплакала все бельма,
  не став ни фавориткой, ни женой.
  Не то чтоб выйти замуж я робела,
  иль предо мной  соперницы – стеной…

  Нет, просто наобум не сыщешь перла.
  Судья ли я парижским кобелям?..
  Да я бы под хвосты им  шпаги  вперла!
  В Париже, где достал меня бедлам,

  не сыщешь для замужества ни пэра,
  ни тех, кто ко двору, или к дверям…
  Эстер, а что вы скажете про Пьера?
  Имею на него я виды впрямь.

  Когда бы Пьер в моём был доме вечно!
  С таким бы сразу на венчанье в храм,
  чтоб самая большая в храме свечка
  была в моих руках. Мне б  всё  к рукам!

   Познать бы всё и вдоль, и поперечно, –
зажмурилась Мадлен. – Плоть безупречна.
   Пьер не  чета  парижским ходокам!
Девчушке с гостьей дружбу б поберечь, но
Эстер вмиг напряглась: – Храм не местечко,
   где с вами встать достоин рядом хам,
   с которым будет вам к лицу уздечка.

   Пьер, с нашей точки зрения, не хлам.
   Не двор монетный, но и не аптечка, –
у девушки вдруг ёкнуло сердечко,
где гостья нарвалась не неприязнь, –
   Для женщины… в мужской манере казнь –
   вот вам весь Пьер, ходячий ваш соблазн!
   При виде Пьера тут у  многих  течка.
   Он может из себя представить нечто,
   хоть с виду – дед, впадающий в маразм.

   Но женщине всегда мозги запудрит…
– Себе он позволяет в меру  блуд, нет?
   Кто ж чаще поддаётся на соблазн?
– Конечно, Пьер! С него-то не убудет.
– Выходит, он могуч?!                – Почти в   гробу дед, –
селянка спохватилась. – Слух возник:
  достаточно, мол, остр он на язык.
  Назойлив. Неразборчив. И картавит…
– Солидный он имеет  неспроста вид…
– Да, что-то в этом роде. Толстопят.
– Он  что ли дед? Лишь чуть за двадцать пять!
  Одна лишь борода его и старит.
– К тому ж он ловок ею  вшей  цеплять
  со всех окрестных шлюх простолюдинок.
  Но чаще всех он метит вас, блондинок…
– Не  коршун  же, таскающий цыплят.
  Кому злодей, кому и эскулап.
– Но к каждой свой подход… и поединок.
  Подходит, как вахлак – груб, косолап…
  А после остаются: пар – от льдинок,
   от искорок – огонь, от стерв – зола…
Прислушавшись к себе, Эстер взошла
на уровень той женственности смелой,
с которой начинается путь зрелый:
«Иль это ревность, что подобна злу,
иль Пьера, как ни странно, я люблю»…
               .            .            .
– Посыльная  я к вам. Но не по нраву
   мне та, с кем поборюсь я за межу, –
кураж в Эстер накоплен был на славу. –
  Любезный Пьер, я вас не задержу.
  Не  склонны  вы подставить зад ежу,
  садясь открытой кожею на траву?

  Не  станете  зазря дразнить ораву
  вооружённых шпагами задир?
  Тогда, любви достойному по праву,
  зачем терпеть гадюк вам позади,
  коль можете понять, что подползти
  они исподтишка не  преминут к вам?!
  Одна из них готова завтра утром
  за пазуху к вам вкрасться, в душу влезть.
  Оружие её – кокетство, лесть.

  Короче, обольщение по полной!
  А вы ж неискушённы. Вы ж – поборник
  душевно чистых отношений, да?
  Ни камня чтоб за пазухой, ни льда,
    ни ложных  чувств, и ни с плеча топорных…
Вам по идее… пусть я молода…

  нужна, как я, такая… с выраженьем
  любви в глазах и с чувственным броженьем
   в крови, как  солидарности  залог…
Ни смысл идей услышанных, ни слог
не сбили с толку мозг с воображеньем.
Смущённый Пьер, общаясь с воплощеньем
своей мечты (по ней он втайне сох)
внимал, освобождаясь от тревог.
Глаза Эстер с теплом и восхищеньем

следили за реакцией его.
Пьер укрепил цветочек полевой
в копне волос красавицы-посыльной,
чем в чувства тоже внёс свой вклад посильный.
Цветок был выпит шмелем, но живой.
А от волос Эстер шёл дух жасмина…

          (продолжение следует)