Нарисованная птица - пролог

- А у вас есть кошка, да?
- Ага
- А у нас в церкви тоже жила кошка.
- Ппомерла?
- Нет, Господи упаси! Конечно нет. Просто святым отцам надоело топить её котят, и они выбросили ее на местную свалку.
Стеклом от пивной бутылки Евген ровняет края могилы.
- Речь, - говорит ему С., - Ввыучил?
Угрюмая Машка за лапку укладывает воробья в картонную коробку из-под «Красной Москвы» - у них все должно быть аутентично - и принимается связывать клевер в крошечные венки.
- Выучил - бурчит Евген. На его верхней губе висит капелька пота, глуповатое вытянутое лицо усыпано веснушками. Жиденькая челка в стиле русских гопников болтается у самых глаз.
Из всех них, троих, надгробную речь может произнести только Евген - даром, что он учится в коррекционной школе для умственно отсталых, зато хорошо вызубрил Библию у себя в церкви – значит, что-нибудь да наговорит. Машка с рождения глухонемая, а сам С. связать больше трех слов не может: если у других речь – глубокое свежее море с безмятежной водой, то у него – каменистый горный ручей с тысячей запинательных порогов. Он и имя-то свое выговорить не в силах.
- Нне. Забудь - выдавливает С. - Ппро. Ччечню. И. Что. Он. Ггерой.
- Не забуду.
С. не знал, что такое Чечня, но вчера в плацкарте, когда они с матерью возвращались с похорон отца, она дважды повторила это слово. Слово, в котором слышалась опасная трещотка змеи и шепот песчаной бури. Там же, в плацкарте С. нашел на подушке сережку-гвоздик в форме креста. Пока он рисовал себе в воображении девочку-гота, спавшую на этом самом месте, с головы до пят покрытую агрессивными татуировками, убегающую на поезде в другой город от своих родителей-традиционалистов, мама терла влажные глаза и пыталась скрыть от него сухие дыхательные спазмы. Горячечные. Беспорядочные. С. знал: оно – живое, туго связанное, красное – бьется о клетку ее ребер. Оно – человеческое, пульсирующее – визжит голосами всех их первобытных предков, да так, что связки рвутся и фонтанируют нечеловеческими звуками. Но это все внутри. А снаружи мать – вполне обыкновенная женщина – притянута к земле чуть больше обычного, лицо собрано одним натужным стежком. У него было то же самое.
- Сегодня мы провожаем в последний путь раба божьего - заминка - Воробья...
Их могила в дворовой песочнице уже готова, и коробок с мертвой птицей уже опасно висит в Машкиных пальцах. Как описать несведущему это ощущение бесконечной хрупкости сущего, особенно сильно накатывающее сейчас, когда застойные депрессивные панельки подслушивают их лопоухими телевизионными антеннами? Когда закат догорает за спиной приземистой хрущевки, а на балконе одиноко курит небритый работяга в засаленной майке-алкоголичке, задумчиво провожая взглядом рассеивающиеся облачка?
-…да пребудет вечное благословение с героем нашим, павшим от руки недруга…
Отца самого С. положили в землю рядом с дедом Петром и бабой Ганной. Баба Ганна напилась святой воды, чтобы господь ниспослал ей излечение от катаракты. А господь ниспослал ей дизентерию на старости лет. Что касается деда - С. всегда считал странным, что на надгробии деда Феди, умершего в состоянии глубокого Альцгеймера, выбили фразу "Вечная память".
- …Пусть наша любовь сопровождает его на земле и в царствие божьем…
Выбить что-то на надгробии героического воробья, героически попавшего в пасть их домашней кошки, С. не смог бы, но зато они добросовестно сплели ему крест из зубочисток и договорились, на этом кресте как будто бы написано, что птиц - герой, умерший из-за Чечни.
- …отныне и присно…
В конце похорон Машка посыпает могилу сахаром и хлебным мякишем. Скоро на тризну соберутся муравьи.