Вроцлав на двоих

Давай будет так: нас просто размоет дождём.
Как Одер весной размывает берега — не торопясь, мягко, будто из вежливости.
И я перестану помнить, как ты смеялся в тот вечер,
о чём писала сообщение, уткнувшись в экран и почему твои волосы пахнут лавандой, а голос — как старый винил.
Я больше не услышу, как ты позёвываешь после работы,
не угадаю, какой цвет лака ты выберешь завтра,
не догадаюсь, дрогнут ли у тебя пальцы, если я случайно коснусь твоей ладони.

Я стою у мостовой, пока в виске
не стихнет этот грохот первых, глупых, невозможных чувств.
Счастливая, как студентка на пересдаче,
которая не выучила билет, но улыбнулась — и её всё равно простили.

Давай будет так: будто прошло лет семь,
и я такие деловая, будто всё могу.
Гуляю по Рыночной.
Но уже не дергаюсь, когда мимо вдруг проскользнёт твой смех;
и я уже знаю, сколько стою, и кого не подпущу ближе, чем на выдох.
Мы заказываем Апероль, машем друг другу через столики,
и я больше не краснею, не отвожу взгляда,
и даже могу вслух сказать, что горжусь тобой, —
и будто бы, ничего не рвётся внутри.

А помнишь, как мы тогда курили кальян
и ты смеялся так громко, что сердце замирало? -
Ты в моей кофте — нелепо длинной тебе, как чужая память.
Ты тогда и не знал, что станешь моей бедой,
моим летом, и тем чувством, которое я никому не решусь объяснить.

Когда;нибудь я действительно вспомню это —
и мне не поверится, что всё было со мной.

Давай будет так: мне вернули мне ту смелость и дерзость,
чтоб я опять поверила, что всё впереди;
чтоб мне больше не хотелось писать тебе прозу ,
чтоб не сжималось сердце от знакомых песен на светофоре;
И чтобы не падала слеза на пол под припев, напоминающий о тебе.

И всё же…
Знаешь, я бы многое отдала,
чтоб ещё раз пройти с тобой по центру,
где так пахнет жареным сыром и поздним летом.
Чтоб ты снова обнял меня как-то неуверенно, сбоку,
будто пробуешь, можно ли так — и оказалось, что можно.
Чтоб я снова пересчитывала твои родинки, как бусины,
и слушала, как ты мечтаешь о море в Одессе,
хотя сам бываешь на море нечасто — тебе достаточно озера.

Давай будет так: я больше не буду ревновать к твоим глазам,
к твоей свободе, к твоему будущему, где, может, не будет меня.
Давай я научусь просто радоваться,
что ты был со мной — пусть даже только в этот июль,
пусть даже только до первого проливного дождя.

А если честно…
Я всё равно ревную.
Ревную к городу, к случайным прохожим, к каждому столу в баре, где ты сидел без меня.
Ревную к фотографиям, на которых ты смеёшься не мне.
И даже к тому, другому тебе, которого я не знала и уже не узнаю.

Иногда я думаю, что это чувство — как выцветший граффити под мостом:
его почти не видно, но оно всё ещё здесь,
и стоит только присмотреться — проступает контур,
и становится вдруг невыносимо больно.

Давай будет так: я просто буду благодарна.
За твои холодные руки.
За ночные разговоры, где пахло оливками и табаком.
За то, как ты тогда сказал «не бойся».
И за то, что я всё;таки боялась.

И всё же — как бы я ни врала себе о новых городах, новых руках, новых утрах,
я всё равно хочу быть с тобой.
Хочу просыпаться и слышать твой сонный голос у окна,
ловить твой взгляд в отражении витрин,
отпускать волосы из твоих пальцев, только чтобы ты снова вплёл их обратно.
Хочу смеяться с тобой над глупыми вывесками на Свидницкой,
и курить одну сигарету на двоих под проливным дождём,
и знать, что никто, правда никто, не обнимет меня так —
как ты.

Пускай тысячи городов шепчут мне «не смей»,  но сердце всё равно тянется к тебе: чтобы дышать тобой, шагать в такт с тобой, и быть твоим до последнего удара

И пусть однажды я стану старше, спокойнее, строже —
пусть у меня будет другая жизнь, другая любовь, другие стихи.
Но ты всегда останешься тем самым:
Летом во Вроцлаве,
который впервые заставил меня
не просто дышать —
а жить.

Как странно,
Ты сидишь сейчас у экрана
и думаешь,
что читаешь
не про себя.