Спор в Пантеоне

(Пролог)

В чертогах вечности, где нет ни лет, ни зим,
Где мысли обретают плоть и вес,
Поэтов тени в тишине сидели,
Смотря на мир земной с седых небес.

И вдруг донёсся с дольнего предела
Обрывок фразы, брошенной в сердцах
Студентом юным, что читал несмело
Стихи, забывшись, в городских садах:

«Вот Пушкин — гений! Он один — начало!
Всё остальное — лишь его лучи!»
И эта фраза в небе прозвучала,
Как будто ключ поворотив в ночи.

Маяковский, вечно хмурый, встал со стула,
Сжав кулаки невидимой руки:
«Начало? Солнце? Как же вы загнули!
А кто ж тогда писал для голытьбы?

Кто вёл народ сквозь пламя революций?
Не ваш ли гений в неге почивал,
Пока мы строили основы конструкций,
Ломая старый, ветхий карнавал?»

Есенин тут же вскинул взор свой синий,
Отставив чашу с призрачным вином:
«К чему бетон? Душа жива в России
Берёзой, полем, матерью, окном!

Я пел о том, что каждому знакомо,
О Родине, умытой от росы!
А не о гуле нового Содома,
Что строил ты на сломанных весах».

Так слово за слово, упрёк за укоризну,
Разжёгся спор, кто для родной Отчизны
Важнее был, чей слог остался вечен,
Чей путь был прям, а чей — бесчеловечен.

И каждый, веря в правоту святую,
Готов был защищать стезю свою...

    [Глава 1]               

[Маяковский, громогласно]
Довольно, лирики, салонных ваших роз!
Я — шаг сажень, я — голос улиц гулкий!
Я вёл народ сквозь бури и сквозь грозы,
А не вздыхал в тенистой захолустке!

[Есенин, с грустной усмешкой]
Ты строил гимны из бетона, стали?
А я — душа берёзового края.
Мои стихи крестьянки распевали,
Ромашки на полях в венки вплетая.

[Пушкин, спокойно и с достоинством]
Друзья, к чему пустые пререканья?
И ваш бетон, и ваш берёзовый ситец
Нашли приют в великом языке,
Которому я был смиренный жрец.

Я дал России слог — и лёгкий, и высокий,
Чтоб пел Есенин и гремел Маяк.
Я — солнце, что рождает все потоки,
А вы — ручьи. И в этом вечный знак.

[Лермонтов, мрачно из тени]
Вы спорите о славе... Как всё это бренно.
Я видел лишь порок и ложь в глазах.
Я — одинокий парус, неизменно
Ищущий бури в пасмурных морях.
И значим тот, кто зрил не в бровь, а в душу,
Кто Родину любил своей тоской.
Я ваш покой бестрепетно нарушу
Пророческой и горькою строкой.

[Глава 2]
               

[Блок, вступая, словно из тумана]
Вы говорите громко... Я же слушал
Иную музыку — метель и кабаки.
Я видел Даму в дивном свете, рушил
Миры одним движением руки.
Я — нерв эпохи, смуты отраженье,
Где ангел пал и где гулял кабак.
России путь — в тумане, в напряженье,
И я его таинственный маяк.

[Ахматова, с царственной печалью]
Вы всё о битвах, бурях, о народе...
А я — о шёпоте. О взгляде. О письме.
Я голос тех, кто при любой погоде
Стоял в очередях, в молчанье и во тьме.
Я научила женщин говорить
О горе так, что замирала сталь.
И эту горькую, священную нить
Уже не вырвать. Мне эпохи жаль...

[Тютчев, философски и отстранённо]
О, как вы суетны, поэты поколений!
Россию, как твердите вы, умом
Понять нельзя. Аршином измерений
Не взвесить то, что создано Творцом.
Я зрил не бунт, не шёпот, не крестьянство,
А вечный бой меж светом и меж тьмой.
Я — мысль её, её непостоянство,
Молчанье звёзд над грешною землёй.

[Пушкин, примирительно улыбаясь]
Вот видите, друзья? У каждого своя
Священная и праведная роль.
Один — пророк, другой — судья,
А третий — лечит пламенную боль.
Россия в каждом из нас отразилась,
Как в капле водной отражён весь свет.
Вся наша мощь в единстве этом скрылась,
И в том для всех нас кроется ответ.


          [Глава 3]               

[Высоцкий, хриплым голосом, с гитарой]
Простите, классики, что я без приглашенья,
С гитарой наперевес, как с саблей наголо.
Я пел не для салонов, не для утешенья,
А так, чтоб до печёнок каждого прожгло!
Про совесть, про друзей, про волчью стаю,
Про тех, кто шёл на пик, срываясь вниз.
Я — нерв, натянутый до самого до краю,
Я — совести неумолимый крик.

[Цветаева, страстно и надрывно]
Вы — крик? А я — пожар, что всё сжигает!
И быт, и здравый смысл, и тихий кров!
Душа моя, как конь, узды не знает,
Ей нужен простор, а не мудрость слов!
Я — бунт! Я — страсть, что не вместить в границы!
Я — боль разлук и горечь чуждых стран.
Мои стихи — испуганные птицы,
Что бьются о стекло сердечных ран.

[Пастернак, задумчиво и светло]
Пожар и крик... А я искал иное —
Мелодию дождя, свечи горенье.
Я видел чудо в жизни, в чём-то простом,
И в быте находил я вдохновенье.
Весь мир, вся жизнь — лишь повод для стиха,
Где каждая деталь — священный знак.
И сквозь метель, и смуту, и грехи
Я видел свет, что разгоняет мрак.

[Пушкин, подводя черту с улыбкой]
Вот он, наш хор! И страстный, и мятежный,
И тихий, и звенящий, как струна.
И голос хриплый, и напевы нежные —
Всё это ты, великая страна!
Не стоит спорить, кто из нас важнее,
Кто больше дал, кто ярче путь пролёг.
Народ рассудит. Он нас всех мудрее.
А мы — лишь буквы в книге, что писал сам Бог.

  [Глава 4]]               

[Маяковский, сбавляя громкость]
Пускай! Мой стих — не пьедестал, а мост.
И если хоть один рабочий парень
Прочтёт его и станет выше в рост —
Я буду вечности за то благодарен.

[Есенин, светло улыбаясь]
И пусть моя тоска в полях развеется,
Но если девушка в берёзовой тиши
Вздохнёт над строчкой и душой согреется —
То значит, я достиг её души.

[Ахматова, с тихим достоинством]
Не нужно славы мне. Но если в час тяжёлый
Хоть кто-то в моих строчках, как в письме,
Найдёт опору, тихий и не новый
Источник сил, чтоб выстоять во тьме...

[Высоцкий, опуская гитару]
Да, в этом суть! Не в том, кто громче, круче.
А в том, что песню подхватил другой.
И если мой надрывный голос учит
Не пасовать перед своей судьбой...

[Лермонтов, выходя из тени]
И даже если мой мятежный гений
Лишь одного заставит в тишине
Задать вопрос, уйти от праздных мнений —
То значит, парус мой летел не зря в огне.

[Пушкин, обводя всех взглядом]
Вот и ответ. Не мы важны, а эхо,
Что в душах отзывается людских.
Не гром побед, не горькая помеха,
А только жизнь, что дышит в строчках сих.
Мы — голоса. А песня — достоянье
Тех, кто её в грядущее несёт.
И в этом наше вечное призванье,
И в этом наш бессмертный жив народ.

[Эпилог]
               
Умолкли тени. Спор был завершён.
Никто не проиграл, никто не выиграл.
Лишь общий выдох, словно тихий стон,
По залу Пантеона эхом прыгал.

И в тишине, что стала вдруг плотней,
Они смотрели вниз, на мир подлунный,
Где их слова средь суматохи дней
Звучали то отчаянно, то юно.

Там девочка в метро читала Блока,
Солдат в землянке вспоминал Симонова,
Влюблённый парень цитировал Лермонтова,
А мать баюкала дитя под песнь Есенина.

И каждый стих, рождённый в муке адской
Или в порыве светлого труда,
Стал просто частью жизни человеческой,
Как хлеб, как соль, как воздух и вода.

Поэты улыбнулись. Их единство
Не в бронзе, не в граните, не в словах —
А в этом вечном, трепетном единстве
С душой народа, что живёт в веках.

И Пушкин, глядя на своих собратьев,
Подумал: «Вот и весь секрет простой…»
И растворился в тишине объятий
Великой русской рифмы золотой.