Воспоминания. Часть7 Кунцево. Мазилово

         Кунцево, в те годы – Подмосковье, находилось в трёх километрах от дома в деревне Мазилово, где мы поселились после приезда из Германии. Десятилетняя школа, номер пять, находилась неподалеку от железной дороги. там учились все мазиловские дети. Помню только, что тяжело было идти по сугробам зимой, след в след – не получалось, так как была очень мелкой, и шаг слишком маленький. Чтобы укоротить путь, мы шли до железной дороги, далее вдоль нее, но где-то надо было ее пересекать, и запомнился случай, как один мальчик под снегом, видимо, не увидел, как попал в стрелку в момент переключения её на другой путь, и не смог вытащить ногу, страшный момент заставил нас позже быть аккуратнее и внимательнее на путях. Как прошел этот год, 1950-й, в памяти никаких особенных событий не осталось, очень смутное представление о школе, да и о жизни в доме, единственное, что запомнила, школьную библиотеку, в которой взяла первую в своей жизни книжку, чтобы самой прочитать. Называлась она «Два жадных медвежонка». Помню, как наряжали ёлку, но, возможно, лишь потому, что её всякий год наряжали, игрушки были привезены из Германии, я их очень любила разглядывать, особенно, домики разной формы, матовые загадочные и блестящие праздничные и звенящие колокольчики. Но летом мы с мамой вместе ходили на Фили в какой-то магазин стоять в очереди за мясом, правда, костей там было всегда больше, чем мяса, но я освоила дорогу, и заглянув однажды в библиотеку во Дворце Горбунова, что был неподалеку от магазина, стала захаживать туда, в читальный зал, чтобы читать книги, на дом книг нам, не москвичам, не давали. Одну помню, что-то про доисторического мальчика…
       Но уже к следующей зиме построили двухэтажную семилетнюю школу на краю села Мазилово, на горке, за прудом и речкой Филькой, неподалеку от Храма иконы Божией Матери «Знамение» (разумеется, не действовавшей), в котором использовали часть помещения на первом этаже для занятий акробатикой и художественной гимнастикой, где занималась и я.  Я была очень гибкой, и мне нравились занятия с цветными лентами и с обручем. Но врачи вскоре запретили мне любую нагрузку
      За Храмом еще оставалось здание усадьбы Нарышкиных, в котором жили семьи военнослужащих, некоторые мои одноклассники. Спуск к Москве реке украшали скульптурные композиции. Усадебный парк в то наше время назывался уже Ворошиловским. В верхнем парке были скульптуры Юпитера и Юноны, а в нижнем, простиравшимся до Москвы реки, была установлена большая скульптурная группа "Похищение Прозерпины Плутоном", их хорошо помню, наверное, потому что многие годы жила там и часто бывала в парке. Ныне, к сожалению, скульптуры верхнего парка не сохранились.  А здание церкви я воспринимала тогда как дворец или замок. Креста не было, и здание не походило на церковное. Много позднее узнала, что проектировал церковь в 1908 году академик архитектуры Сергей Устинович Соловьёв в непривычном для России архитектурном неовизантийском стиле с колокольней в виде столпа – (за основу архитектор взял архитектуру Равенны VI в.). Храм Божией Матери «Знамение» в Кунцеве существовал с 1744 года, был построен Александром Львовичем Нарышкиным, двоюродным братом Петра Великого, но часто перестраивался и обветшал. Новый Храм Солдатенковых был заложен на старом фундаменте. Главный престол освящен в честь иконы Божией Матери «Знамение», северный придел — во имя великомученицы Варвары.  Но в 1932 г. храм был закрыт, разграблен и варварски обезображен. Главы приделов срубили, колокольню снесли, уничтожили иконостас, выполненный из мрамора. И только в 1991 г. здание передано Церкви и началась его реставрация. Ныне здание получило статус федерального значения. Надо сказать, что церковь (в Хамовниках) иногда посещала только наша соседка, тетя Люба, и она сетовала, что я не крещена, говорила, что некрещеные умирают, не дожив до зрелых лет, я слушала и немного боялась, так как часто болела… Но мне все-таки всегда казалось, что меня кто-то оберегает, я так чувствовала и тайно была уверена, что Бог или Ангел рядом, просто никто не знает об этом. И позже, еще студентку, всегда меня влекли Храмы, монастыри, иконы… Но крещение приняла только уже в сорокалетнем возрасте.
        Жизнь в деревне я описала в рассказе "Овраги», как я любила дорогу в школу, особенно весной, по холмам вдоль оврагов, нашу речушку Фильку летом с пиявками и кладбище на горе. Зимой катание на папиных охотничьих лыжах с высоких круч оврагов вниз на равнину Фильки, да и на коньках по ледяной горе от колонки воды до мостика через речку.
Из деревенской детворы ни с кем близко не общалась, хотя в деревне все девчонки хотели дружить со мною, ведь у нас столько игрушек, и мы одеты не так, как местные, но я ничего не замечала, об этом мне рассказала та, что как бы прикипела к нашему дому надолго, Зина -- хорошенькая (из бедной многодетной семьи), которой я с радостью помогала делать уроки.
           Теперь немного о первых годах обучения в новой школе. Школьной формы у меня года два не было, в школу ходила в свитерках, кофточках и в юбочке в складку с лямками через плечи. Портфеля тоже не было, но был ранец, с гладким оленьим мехом на крышке, закрывающейся внизу ремешками, и был пенал, редкий в то время, привезенные из Германии.
         Сидела я рядом с рыжей девочкой с толстыми косами за спиною. Вспомнила, как однажды испугалась, увидев, как из её волос прямо на лоб выползла крупная рыжая вошь. Но в какое-то время и у нас с сестрой появились эти насекомые, мама каждый день гребнем нам вычесывала этих паразитов и чем-то мыла голову, Избавились! Но наголо никого в школе не стригли.
        В школе я была очень послушной, тихой и, наверное, замкнутой. О детских дружбах, которых было немного, и были они очень короткими, написано в цикле «Подруги. Пунктиры судеб. Часть1. Детство». Короткая дружба (всего одну зиму!) с девочкой Инной, тоже дочерью офицера. Нравилось и лицо, гладко зачесанные волосы на прямой пробор, с косою сзади, и что-то притягивало друг к другу внутреннее, было и сходство темпераментов – мечтатели. Но отца Инны перевели служить в другое место, тяжесть расставания не отпускала какое-то время. В классе новых дружб долго не было. В доме чаще других сверстниц появлялась деревенская девочка Зина, тихая, скромная, однако мои глубинные чувства всплывали не от общения, а лишь при чтении книг. Она тоже описана в этом цикле, но в части второй под названием «Зиночка». Однако, еще одна только появилась желанная дружба с остроглазой, чуть озорной девочкой, Олей Лебедевой, когда была в её доме по случаю её рождения и вместе с ее папой мы, дети, играли в новые интересные игры, помню буриме, но случилось вскоре несчастье (умер папа), и семья уехала из Мазилова. 
          Пионеркой я была дисциплинированной, но не активной. Лишь однажды выполняла как бы поручение – нагрузку, в качестве санитарки, носила повязку с красным крестом на рукаве и сумочку через плечо, проверяла на входе в класс чистоту рук, более ничего не помню. В пионерском лагере от в/ч отца, расположенном где-то в районе Медвежьих Озёр, была один раз в 1953 году, когда родилась моя младшая сестренка, Таня, и маме было не до нас. А папа как раз заканчивал строительство нового дома на сотке земли, проданной нам хорошей нашей соседкой, Любовью Ивановной Соколовой, у которой мы пару лет снимали уже комнату побольше, чем у ее соседа Геннадия Ивановича. Так что получилось, что у нас был один длинный дом с тремя хозяевами, но загородки между нами и тетей Любой, конечно, не было, мы очень подружились. С её дочерью, Милой, пели с сестрой подпольные песни, которых не услышишь по радио, позже крутили на нашем патефоне пластинки на рёбрах Козина, Лещенко, Виноградова. После нас у тети Любы поселилась временно еще одна семья, тетя Полина с сыном Колей. В лагере я хандрила, болела, хотелось домой, но как исполнительная девочка, подчинялась порядкам, даже выступала на сцене, пели с какой-то девочкой «Жили у бабуси два весёлых гуся…», причем с демонстрацией действий, как мыли лапки в луже, как спрятались в канавке, как потом объявились и кланялись бабусе… Ездила смотреть футбольную игру мальчиков нашего лагеря с командой из другого лагеря на стадион, участвовала и в военной игре, надо было прятаться, и я в какой-то лесной чаще залезла в заросли папоротников, но там сидеть и самой было неприятно и страшно… Ещё помню и два особенных, волновавших меня момента. Первый, когда на лужайке меж молоденьких сосенок увидела сразу много, много, целое семейство небольших голубых бабочек, среди них несколько было точно таких же, но коричневых, и эта картина так восхитила меня, что, наверное, я целый день потом улыбалась. Второй раз я почувствовала себя счастливой, когда надо было участвовать в игре «ручейки» под музыку, уже не помню, в чем суть, но мы все почему-то стояли, а потом кто-то кого-то выбирал в пару, и вот вдруг один высокий красивый более взрослый мальчик выбрал меня, и я была горда, как говорят, и счастлива! Как ни странно, когда заболела, в лазарете мне было неплохо, можно было одной сидеть у окна и читать, без линеек и выполнения требуемого распорядка.  Были вместе с сестрой, но общались мало. Я чувствовала, что часто раздражала сестру. Она была красивой свободолюбивой, уверенной в себе девочкой, позже девушкой, женщиной. Я же более замкнутой и ничем не примечательной внешне. Ходила и в детстве, задумавшись, как-то ставя ступни ног носками почти внутрь, а сестра резко делала мне замечания, так как знала, как ходят балерины, она некоторое время, еще в Германии, занималась в балетной школе. После выхода фильма Тарзан, среди группы ребят моим прозвищем было Чита (ходила в шубке, шапке и муфте из серого кроличьего меха), а сестра была, конечно, Джейн. Лишь много позже, когда мы стали студентками, сестра начала как бы опекать меня, приглашала в свою студенческую девичью компанию, помогала красиво и модно одеться, приносила домой перепечатки Цветаевой, Пастернака, Евтушенко…
         В школе же в разные годы без большой охоты, я, конечно, участвовала в сборе макулатуры или металлолома. Более ничего припомнить из общественных мероприятий не могу. Зато с большим удовольствием гуляла с кем-нибудь по свалкам, в поисках красивых осколков битой посуды для оформления своего небольшого зала сокровищ, мозаично уложенных в ямке, вырытой на огороде возле дома и закрытой чистым прозрачным стеклом.
Была ещё одна дружба лет в двенадцать, с девочкой (кажется, ее имя Лиза), приехавшей в гости к соседям, упоение друг другом длилась всего один месяц, но такой памятный! Запоем вместе читали, спрятавшись в сарае, запретную книгу студента, ухажера дочки хозяйки дома. Эмиль Золя «Страницы любви»!  Как плакали вместе, закончив чтение и расставаясь, она уезжала в свой Серпухов...
И помню похороны в деревне, желтая старушка вся в мальвах, с тех пор тяжело видеть эти цветы. Хотя на кладбище, на высоком обрывистом берегу поймы нашей речушки Фильки, любила сидеть у крайней могилы девочки в кружевном белом платье и смотреть в даль. К речке Фильке под гору ходили за водой в колодец, а в самой речушке чистили песочком посуду, закопченную в печи. Из домашних дел любила стирать в тазике и не любила мыть посуду с горчичным порошком, тоже в тазике. Был и ужасный день боли, когда все из дома ушли по переулку, а Рольф видел и выл, и рвался к нам, а когда мы вернулись, он висел на заборе, погиб, пытаясь перепрыгнуть забор… Мы с папой похоронили любимого Рольфа за кладбищем, на краю оврага, откуда тот самый дорогой вид на дали…
Любила коньки и лыжи зимой и велосипед летом, в колхозном саду воровали яблоки с соседским парнем, но с ним же очень ссорились из-за музыки, он любил буги-вуги, я – классику, но вместе играли в карты в нашем дворе.   В комсомол вступила, как все, в четырнадцать лет, правда, не особенно задумываясь, просто надо было, как все.
А в основном любила где-то пристроиться в саду и читать книги. Перечитала все из советской детской литературы, что нашла соответственно возрасту в школьной библиотеке, от Носова и Гайдара до Катаева и Каверина, но почему-то необычная чья-то жизнь оставляла больше впечатлений. Из тех редкостей, что нашлись в библиотеке, были «Хижина дяди Тома» и «Приключения Тома Сойера». Еще помню подарки папы: «Робинзон Крузо» и очень толстую тёмного красного цвета книгу «Русские сказки». Но настоящим открытием были две книги, которые мы с сестрой нашли на чердаке нашей доброй соседки тёти Любы. Это книги -- «Алиса в стране чудес» Кэрролла и «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, крайне потрепанные, с некоторыми вырванными страницами, но с необыкновенно притягивающими иллюстрациями и захватывающим самим содержанием, книги, надолго владеющими нашим вниманием.
В старших классах перечитала всю тогдашнюю советскую классику в нашей школьной библиотеке: Беляева, Бирюкова, Сёмушкина, Бубенного, Павленко, Ажаева и, что-то, что сразу и не вспомнишь. Когда читала о Лизе Чайкиной, со стыдом понимала, что не могла бы быть героиней, а от немцев, наверное, спряталась бы где-нибудь. А вот стихов знала, конечно, много из школьной программы и почему-то даже сейчас помню наизусть Мицкевича… (с раннего детства, когда сестра учила стихи вслух, я их запоминала невольно, ещё не умея читать толком). Все стихи так чувствовала, до слёз, и казалось, могу умереть, хватит сил, если бы надо было, чтобы Пушкин воскрес!  Но западной подростковой литературы не знала, ни Купера, ни Жюль Верна, ни Майн Рида, их не было в нашей библиотеке школы. А русскую классику читала с упоением, Короленко, Тургенева, Толстого.

                Овраги, тонкая речушка,
                извивы с высоты села...
                Тропинка - за избой избушка -
                между дерев домой вела...

                Калитка. У забора липа:
                желтеющий жужжащий шар -
                на
                к дому наклонённой,
                либо
                склонившейся
                ноге -
                пожар,

                удачно заключённый в сферу,
                и там, внутри, пылает жизнь -
                движенье крыл, цветов... без меры...
                О, наслаждение, продлись!

                Дом
                стёклами террас
                на липу
                так завороженно смотрел,
                что шар любви подобно лику
                в них отражался и горел.

                Работа - самая большая -
                в часы полуденных свобод...
                Прошедшее воображаю,
                нет, вспоминаю, вижу!
                Вот

                между террасами глухая
                зелёная стена вьюнков
                и тень от дома.
                Здесь читаю
                в качалке-монстре
                из оков

                железных дуг советской мощи,
                но буйная вокруг трава
                уравновесить тяжесть хочет
                и в такт колышется едва...

                Как странно, душу жёг Евгений,
                а не Татьянина судьба...
                Я в сад смотрю,
                смыкая веки...
                и на крыльцо...
                под лай собак

                и стук капели о перила
                балкона за моим окном,
                открытым мороси унылой
                во тьме двора,
                февральским днём...

                Проваливаюсь в память детства,
                под пледом проникая в сон,
                укутываясь, чтоб согреться,
                сворачиваясь в эмбрион...

 В школе мне нравились все предметы, а особенно русский язык, литература, история, математика и немецкий язык. Хотя в пятом и ботаника нравилась, и даже география, хотя географичку совсем не любила, она была классным руководителем, уж очень нудная. Немного хочется рассказать о школьных учителях нашей деревенской мазиловской школы.
Русский язык и литературу вела Раиса Ивановна Свешникова, ей было, за сорок лет, наверное, мне она казалась старушкой. Гладко зачёсанная на прямой пробор, с низким узелком волос на затылке, всегда уравновешенная, негромкая, но на ее уроках было почему-то тихо. Она никого особенно не хвалила и не ругала, только уже после окончания седьмого класса, на выпускном вечере, когда заиграли какой-то немодный тогда русско-цыганский танец, и никто не встал со своего стула у стен, она вдруг обратилась ко мне, приглашая в центр круга. Я застеснялась и промямлила, что не умею, а она воскликнула: "Этого не может быть!  Ты же наша Наташа Ростова!" Я покраснела, мне было очень стыдно.  "Войну и мир" мы проходили в седьмом классе, я зачитывалась романом ещё летом после шестого класса, герои романа были как боги для меня, любила каждого по-своему, даже Долохова. А вот историчку плохо помню, но сам учебник очень любила и за рассказы, и за картинки, даже цветные были кажется. Или только кажется, а был какой-то альбом без текста, от античности до Возрождения, принесённый откуда-то папой.
Математичка, Людмила Иванишина, отчества не помню, выделялась внешней статью и строгой красотой, может поэтому и математика так нравилась, да и к тому же в ней все понятно, точно, не надо было много думать, как в сочинении.
Немка, Лидия Эрнестовна, очень высокая, прямая, не молодая, но и не старая, с удивительно запоминающимся лицом с каким-то благородством из прошлого века. А ботаник, благодушный, увлеченный своим делом и увлекающий нас. Учитель рисования был лысым и каким-то отстранённы и уроки его плохо помню. По географии любила рассматривать и раскрашивать карты, горы, низменности, страны и города... А учительница не вызывала восторга, некрасивая, с деревенским лицом и всегда недовольная чем-то... Училась я на отлично, так как все, что получала в школе было интересным и новым. У нас был и урок пения, на одном из них меня и еще одну девочку вызвали к доске петь: «До чего интересно, ребята, с рюкзаком и сачком за спиной, нам шагать от зари до заката по дорогам Отчизны родной…», -- хорошая песня, но кто-то из класса строил рожицы, и мы начинали петь и вдруг, хохотать, затем опять – сначала и опять хохочем, не можем остановиться, учитель выставил нас за дверь, но мы и там смеялись… Это редкое для меня явление осталось в памяти.
Из ребят помню Азарова, книжного большеглазого мальчика, который и мне иногда давал прочитать какую-то книгу, кажется, приносил «Кортик» Рыбакова и хвалил роман «Алитет уходит в горы», и я тоже взяла читать Сёмушкина. Был ещё мальчик, отличающийся от других южной внешностью и казавшийся особенным, внутренне сильным, не балагуром, серьезным.  Но я с ним не разговаривала никогда, а потом оказалось, что он вместе с деревенскими ребятами постарше участвовал в нападениях на одиноко идущего гражданина, чтобы отобрать кошелек, деньги, снять часы с руки, если были, и как-то раз это вскрылось. Был суд, мне было жаль Володю Мизенко, и я даже тоже ходила на слушания суда, его как малолетнего, шестиклассника, отпустили в итоге, и он семь классов закончил, но всё-таки, во мне было какое-то разочарование, и я о нем уже не вспоминала, хотя была и другая причина. На пару недель приехал к знакомым их родственник, семиклассник, это был городской мальчик из другого круга, чем все в нашем классе, и внешне и, как мне казалось, внутренне. Высокий, стройный с белокурой вьющейся шевелюрой. Мы играли в какие-то общие игры, типа штандер, но когда он уехал, я затосковала, он стал моим новым героем. Но больше встретиться не пришлось. А в школе, в нашем классе, за мной всюду ходил мальчишка с вечно хлюпающим носом и разного цвета глазами (один глаз светлый серый, а другой зеленовато коричневый). Мне он был неприятен, и я никак не могла от него избавиться. Так бывает, полное несовпадение чувств!
                Жизнь в деревне - это ли не праздник!
                От крыльца - деревья выше крыш...
                Травный переулок - до оврага.
                и на кладбище - такая тишь,

                сядешь на краю и смотришь долу:
                на речушку, что по дну вьюном,
                в косогорье - на тропинку к школе,
                в заовражный дальний окоём...

                А зимою - белое приволье!
                Кручи - испытание для лыж...
                Не для детских щёк ветрище в поле.
                И в сугроб по грудь уйдёт малыш.

                А ещё -
                когда несутся ноги.
                (ввечеру затишье, и луна
                алым шаром прямо над дорогой)
                кажется -
                коньками въедешь
                на

                край луны,
                вон там,
                на самом спуске,
                где дорога врежется в овраг...
                Утверждаю: от деревни русской
                перепало в душу нам добра...

                И, конечно, выдуманный мальчик,
                тонкий, одинокий, городской,
                погостить приехавший на дачу,
                нарушает девичий покой...

                Но природа лечит нас с лихвою,
                просветляет взгляд зеленый луг,
                заповедный лес своей листвою
                замыкает благодатный круг...

                Вижу в снах
                разливы вод весною,
                стоя возле школы на горе.
                солнца диск с пасхальною игрою,
                как тогда, на утренней заре...

                И весёлый лёгкий летний ливень
                в радуге у дома моего...
                Или неба синь в колхозной ниве -
                васильки средь золота хлебов.

                Пусть-  банально!
                Но кто с этим вырос,
                неотвязно в памяти хранит
                многоцветие деревни сирой,
                что притягивает,
                как магнит.

Что ещё помню из школьной жизни? Много болела, частые ангины, скарлатина, были и обмороки и какие-то приступы, думали с сердцем, так как я задыхалась, но потом врач, (конечно частный, поликлиники вообще не помню, вроде и не было) решила, что у меня плохо дело со щитовидной железой, как и у мамы, так как в Германии в питании, может, в воде, был почему-то недостаток йода, и я начала пить какие-то лохматые шарики, видно, врач была гомеопатом. Помню, что болела свинкой, а однажды было воспаление среднего уха, дважды лежала в Кунцевской детской больнице, один раз - с подозрением на дизентерию, во второй раз – с сильнейшим отравлением, когда на языке вырос будто мох, но вот год, конкретные даты совсем не помню. Но, наверное, что-то было в июне 1953, потому что помню, именно в больнице все говорили о танках Жукова и перевороте в правительстве. А когда было отравление, я читала «Войну и мир», а в палате иногда бегали мыши, это тоже помню, но когда это было? И еще, какой-то доктор дал родителям справку о том, что мне нужен дополнительный день отдыха, и я училась с двумя выходными, среда и воскресенье были теперь для чтения.
Вообще, излишнею впечатлительностью всегда отличалась.  Помню, даже в деревенском магазине мне надо было сильно напрягаться, чтобы что-то покупать, не краснея, а покупали мы иногда хлеб, селедку для дома и кулек кавказских конфет, которые называли шоколадными, больше купить там было нечего.  В Мазилове был клуб, и там шли все трофейные фильмы, конечно, особенно летом, и мы не по одному разу даже многое посмотрели. Все романтические и приключенческие фильмы о Робин Гуде, о рыцарях и королях, по романам Диккенса и Дюма, многие о любви, совсем не детские, но нам все позволяли, на любом сеансе было полно детей. Но однажды смотрела фильм Георгий Саакадзе, и было просто потрясение. В фильме две враждующие силы, конкретики не помню, но когда ещё таковыми не были, герой отдал своего сына учиться и воспитываться в семью того, кто стал позже его врагом, и враг в какой-то момент отрубает голову этому уже юноше и присылает с послами во вражий стан, то есть отцу, в драгоценно украшенном ларце голову сына, юноши, причем лицо его столь прекрасно, что глаз оторвать нельзя!  Да, страшная боль отцу, но меня терзало даже не это, а мысль - как можно, как поднялась рука лишить жизни столь совершенную красоту, идеального юношу и обликом, и миром мыслей, ведь и это было в фильме... Я просто закоченела, онемела, пришла домой, и лишь когда заперлась в комнате, дала волю и слезам, и всем чувствам, это была истерика, которую уже и родители, не понимая, что случилось, и никто не мог унять...
Еще вспоминаю воздействие музыки не только по радио. Любимый дядя Петя, отслужив, вернулся из Германии и с папиной помощью устроился рабочим на авиационный завод, получив место в общежитии, расположенном тоже неподалёку от ДК. Я любила бывать у него, чтобы послушать знаменитых итальянских оперных певцов, пластинки с записями которых коллекционировал один из товарищей дяди в этом общежитии.
В рассказе «Последнее лето», я описала лето после окончания нашей мазиловской семилетней школы, дружбу-вражду с соседским мальчишкой, с которым гоняли на коньках, а летом -  на велосипедах и лазили в колхозный сад за яблоками (Николай с матерью Полиной снимали комнату у тети Любы),
Яблоневый Сад
                детства моего
                помню.
Вешний  аромат…
                Больше ничего…
                кроме
дружеской руки
                в лунной синеве
                ночи…
Чувству  вопреки –
                девственный запрет –
                в очи
друга  заглянуть,
                ласку  обнажить,
                трепет
в первую весну
                возраста межи…
                ТРЕТЬИМ
столько  вёсен,  лет…
                с тех ночей – до сих –
                самый
долгожданный свет
                на пути двоих –
                САД МОЙ.
Летом   первое посещение родных краев Оленинских после проведенного месяца когда-то летом 1947 года.   Перед отъездом в деревню летом 55 года вместе с папой и родными из Оленино (Кутузовыми) гуляли в Кремле, затем с ними и к ним вначале я и уехала, помню интересно было побывать в самом городке, поесть в саду сладкой ирги впервые и познакомиться с сестрами дяди Вани Кутузова. Обе учительницы, жили неподалеку, обе одинокие, с множеством для меня интересных безделушек в доме и нравилось слушать их рассказы. А через неделю, я уже в 30 км от Оленино, опять в деревне Иванченки, у маминой племянницы, но – полное внутреннее одиночество, хотя с любимым дядей, что жил в это время в Буглимах у отца (моего деда Стефана), ловила рыбу, бродили в лесу с ружьеи, но без выстрелов, хотя видели глухаря. А с хозяином дома сестры, пастухом лошадей, ходила в ночное и помню яркое огромное небо звезд…Ходила в лес за малиной с ватагой деревенских детей. Помню поле голубого льна и виды за реку Обшу на любимую мамину Лысую гору. Но тосковала даже в этом   поле льна, пела во весь голос, ведь рядом никого, смотрела в дали, на извивы Обши…
Вернулась в Мазилово только к началу занятий.
 Следующий, новый период жизни - обучение в московской школе номер 590.

Фотографии с 1950года по 1955
Церковь. Дом Нарышкиных. Село Мазилово. Сельмаг.

С сестрой, Рольфом, папой и гостями, Собакиными, из Саратова.
                Мой 2-й класс в Кунцево.

Я 1951год. Мама с папиной сестрой Шурой. Отличники Мазиловской школы и мой 3-й класс.  Я с мамой. Мама с родственницей из Кунцева. Сестра.

 Мой четвертый класс. Я на велосипеде. Я с Зиночкой. Мой 5-й класс 1953год. Дом, который построил папа, я в пионерлагере. Рождение сестры, все подруги с Таней. Тетя Люба, соседка и ее дочка Мила, с Таней.         
   
 Подруги: Оля Лебедева. Зиночка Лебедева. Папа с Таней. Мила с Рольфом.  В
 
Сестре 16лет. Сестра в Кунцесвкой школе номер 5. Новые собаки Акбар и Кука. Мой 7-ой класс. Я с папой и родственниками Кутузовыми из Оленина – в Кремле