Свободное и Измождённое

Я видел их на самом дне существования, они были заперты в своих сновидениях, в своих болезненных сновидениях, их лица были перекошены, лепрозные маски сорваны, театрально и страстно, нервная дрожь усеяла кончики пальцев, тонкими движениями постигали реальность порванные костюмы; острые слова впивались в воздух, осыпаясь пеплом; фиктивное существование впадало и выпадало, адскими штрихами насыщая измождённые черепа; хруст суставов вскрывал излюбленную плоть, густое марево заволакивало прозаичный пейзаж, швыряя вовне волнистые айсберги, чьи контуры волновали хребты гор и сшитые наспех облака, дотрагиваясь до причин и следствий дисгармонии; я истерично смеялся, падая головой в снег, чтобы освежиться, прогнав тошноту, и освежевать и без того невзрачную душу, которая билась в конвульсиях, распыляя своё семя, предаваясь после аналитическим бессвязным мыслительным волокнам, всё это продолжало функционировать в напрасном ритме, бесхозная часть живого внутри скомканной головной фазы давилась чувствами, обескровленными под натиском глобальных чужеродных толчков, оседавших спустя время пылью на краях незаживающей раны помпезного подсознания, эстетически вырванного из самого себя под мелодические вариации, фантазии, изыскания мёртвого ныне Шнитке. Октава, не октава, всё вытащено наружу, из внутренностей рассудка, смоченных обильными выделениями меланхолии, что взрезала видимое, компульсивно-тонкое, изнеженное, хрустально-чистое, драгоценное, статичное, отныне мертвенное, хаотичное, затхлое, обёрнутое мокрыми от жёлтого гноя бинтами, что, подобно змеям, стянули мои нервные подрагивания, хрупкие осколки воспоминания; паноптикум больных органов разросся, как опухоль, сдавил сосуды, прожилки, впадины, костные выпуклости, всё сдавил, чёрт возьми, до хрипоты, до отсутствия очередного утешения, до вязкой мокроты, до рваных струн, до выблеванной надломленности, до судорожных горок, до измора, до скрежета, до мрачного послевкусия, до вселенского безобразия...
Я писал тебе, но ты не отвечала, вся замерла сама в себе, как горная порода или битое стекло, замерла и осунулась, ослепла, постарела, до нового пришествия мессии; верила ли ты в присутствие идолов, усладу для фетишистского поклонения; ты знала, как болит моё сердце, как оно обмякло, как оно обвисло, как кусок сырого мяса; если хочешь, я порежу себя сейчас же, чтобы напитать тебя собственной кровью, вот уже капельки стекают с моих губ, с моих язв, с наростов на огрубевшей от неосмотрительных ласканий коже, ласканий кнутами, лезвиями; дай я стяну с себя сухожилия, дай вытолкну грудную клетку, ты видишь, я развалился, я распался на редкие части, как алмаз, я словно оставил сердечное в клетке, которое нельзя казнить остаточной проказою, одно лишь дыхание усиливает сердцебиение; они идут, эти призраки из прошлого, они ласкают мою голову, они проклинают мою голову, социальным дроблением, сверлением, кусанием; я писал тебе ночами, молил тебя остаться, но ты уехала, ты страстью затопила мою комнату, мою кухню, мою клетку; затопила и бросила, ослабила нажим, выдавила мои переживания, они уже прожиты, они уже выброшены на сушу, в солнечном сплетении немного жжёт, это остаточные явления, отчасти фантомные, отчасти каторжные, отчасти рептильные, отчасти веские.
Я видел озеро, я видел реки, я видел острова, за которыми мерцала бездна; дикими тропами пробирался к вечному мой двойник; куда он шёл, один бог знает, все шаги откликались тихо, в полночь; я видел эти фигуры, лишившиеся заветных масок, лишившиеся броских накидок, эпатажных эпитетов, грозных усмешек; я искал тебя среди них, но всё впустую; я искал бога, но он молчал, он не хотел, должно быть, чтобы о нём что-то знали, обнаружить себя было сродни исчезновению; я пытался жить, но не получалось, я пытался умирать, но вновь возрождался, как феникс; мои раны стягивались и ныли, из лица я пролил свою жидкую сущность, то ли раствор, то ли молоко, не разобрать; мне оставалось падать в снег, пробовать его на вкус безжизненным языком; и в ответ была лишь тишина, вечное безмолвие; небо молчало, вселенная хрустела на зубах периодами; мне хотелось постичь зримое, но оно изживало себя; я падал и раскалывался, как плохо приспособленный для хранения жидкостей сосуд; такова была моя безмерная участь...