Не было никаких шоколадных Rothmans

На улице уже смеркалось, и солнце медленно скрывалось за горизонтом,
Угасающими лучами в последний раз мазнув по стенам, полу, мятому пледу.
Переплетая мизинцы так, чтобы никто другой не заметил,

Пряча сдержанные улыбки.
Мягкие и нежные, словно крылышки бабочек, легко трепещущие на летнем ветру.

Твоя золотая заколка в виде звезды, белая блуза с кружевом, Самая заботливая улыбка.
По субботам печешь шарлотку и подпеваешь The Beatles,
Кормишь бездомных кошек в незнакомом дворе.
Тебе нравятся рваные джинсы. Оригами бумажных журавликов, Ладони в осветлённых, спутанных ветром волосах и осторожные поцелуи в макушку.

Я с разбитой коленкой и обширным матерным запасом,
Но зато с персиковым лимонадом в розовых стеклянных бутылках. Рассветное солнце над нами смеется, хотя скорее надо мной. Сливочные ириски, распиханные по карманам безразмерных длинных худи вместе с мусором, Тают под тридцатиградусной вечерней жарой.

Ты поправляешь мою размазанную помаду и мои растрепанные волосы.
Мне всё больше и больше хотелось быть распущенной, только бы ты чаще прикасалась.
А в мыслях только:
"Больше не предлагай целоваться, лучше при встрече ударь меня".

Здесь остались только танцы
И кончики ушей, горящие от робости,
подгибающиеся колени.
Но всё-таки целоваться,
нежели говорить обо всякой ерунде, хотелось куда больше.
Жар прилип к щекам, вспотели ладони, слова романтической песни перемешиваются в голове и
превращаются в кашу,
Ощутив, что на фоне играет Hozier.

"А как я смотрю?" — шепотом. — "Слишком влюбленно".

В тусклом свете фонаря,
что горел возле дома, разобрав лишь инициалы на наклейке спереди "Л.А",
попыталась припомнить, что это может быть,
Но так и не смогла, только пожала плечами да вставила кассету в проигрыватель.

Ведь у нас ничего не было, правильно?
Откуда мне знать, какой вкус у Rothmans?
Откуда мне знать вкус твоих губ?