Безвременье

С экстремума спадая в сингулярность
На   отмашь     срезав     оттолкнув дуальность
В голографически   изгорбленный полёт
Падением в себя     звездою    на излёт

Тоскою    погребён     лавиной    половиной
С тобой нельзя    божественной    незримой
В глазах чужих    себя не узнавая   но ища
Стонул    без ритма    в сердце    вереща

Timelessness

From the extremum collapsing into singularity
With a reckless slash rejecting duality
Into a holographically warped flight
Falling into myself a star in its death throes spent

Buried by sorrow, an avalanche by half
With you impossible divine and unseen
In strangers' eyes not recognizing myself And seeking
I moaned without rhythm screeching in my heart


Притча о Кукловоде и Колодце

Жил Кукловод. Мир его был нитями: Солнце – золотая петля, Луна – серебряная сеть, Любовь – алый шелк, сплетенный из двух душ в одну. Он пел гимн Дуальности, где каждая пара находила свой танец в равновесии. Но в сердце его рос Холод, звенящая пустота, кричащая, что эта гармония – ложь, тюрьма из света.

Однажды, в час, когда тени стали длиннее сущностей, он схватил ножницы Острые как Последний Вздох. И разрезал. Разрезал золото Солнца – оно погасло, рассыпалось пеплом на язык. Оттолкнул серебро Луны – она упала, разбившись о тишину хрустальным звоном. И разбил… разбил алый шелк. Не просто порвал – размолол в пыль, стер в кровавую муку само понятие Двух-в-Одном. Дуальность пала. Нити порвались.

И не стало мира. Не стало опоры. Не стало Времени. Он спадал в Колодец Без Дна – Сингулярность. Падал не телом, но сутью, распадаясь на кванты отчаяния. Это был Голографический Полет – падение сквозь себя самого, где каждая частица бытия, оторванная от пары, кричала в пустоте. Он падал Звездой, но не восходящей – умирающей, на самом Излете света, вспышкой, обреченной поглотить саму себя.

И упал. Не на дно – ибо дна не было. Он остался. Не целым. Осколком. Половиной. Под Лавиной. Лавиной не снега, а Осколков Собственного Мира – обломков Солнца, осколков Луны, кровавой пыли Любви. И под этой тяжестью немыслимой он лежал – Под Лавиной Половиной. Ибо вторая половина – ТА, что была сплетена с ним алой нитью, – была теперь Незрима. Отрезана. Уничтожена его же рукой. Но…

Но он знал: Она здесь. Незримая. Неосязаемая. Призраком боли в каждом осколке лавины. «С тобой нельзя!» – кричал разум в тишину распада. Ты – причина этой пустоты, ты – напоминание о том, что было и что он разрушил. Невозможно дышать этим прахом памяти! Но…

Но в Глазах Ее Незримых он искал Себя. Того целого, что было до. Искал отражение своей утраченной сути в бездонных зрачках Призрака. И не находил. Находил лишь пустоту Колодца, свою собственную фрагментарность. И тогда он начал Тонеть. Тонуть не в воде, а в этой самой Лавине Осколков и Пустоты. Тонуть Без Ритма – ибо сердце, разорванное пополам, билось хаотично, судорожно, как пойманная птица. Оно не стучало – оно верещало. Тихим, пронзительным, безумным стеклянным воем разбитого сосуда, пытающегося собрать себя из оскровавленных осколков. Верещало о невозможности Быть Половиной в мире, где само Время умерло, о Незримости, которая жжет больнее видимости, о Любви, ставшей Лавиной, под которой навеки погребено Безвременье.

И Колодец поглощал этот вой, превращая его в мерцающие голограммы теней на стенах небытия – единственное, что осталось от разбитой Дуальности и Звезды, упавшей в себя.

https://phiduality.com/index-ru.html