Ветра войны

Июнь расплескался черёмухой белой,
И зори дышали, как грудь молодая.
Страна моя, в песнях и стройках умелых,
Казалась, не ведает горя и края.
В Москве, где бульвары каштановой синью
Встречали рассветы и гул трамваев,
Я жил, как и все, под надеждой всесильной,
Грядущего дня чертежи составляя.

Алексей. Студент. В волосах ветер вольный.
Мечталось о дальних, широких мостах,
О гуле турбин, о степи хлебосольной,
О новых домах в промышленных городах.
Я видел, как плавится сталь золотая,
Как стены растут, к облакам устремясь.
И верил – работа моя непростая
Навеки скрепит с моей Родиной связь.

И снилась мне тихая, светлая пристань:
Уютная комната, лампа горит,
И женские руки – так нежно, так чисто –
Поправят мне прядь, что упала на вид.
И детский смех звонкий, как россыпи вишен,
Наполнит наш дом, прогоняя тоску.
Я этот узор в своём сердце вышил,
Как самую светлую в жизни строку.

Мы в комнатах узких до хрипа кричали,
Дымили махоркой, сбивая в туман
Идеи о мире, о новых началах,
О том, как велик и разумен наш план.
Читали стихи под луной на скамейках,
Смотрели кино, где герои с экрана
Нам с верой в грядущее в старых фуфайках
Смотрели в глаза без прикрас и обмана.

Но веяло гарью с просторов Европы,
Как будто бы ветер донёс едкий дым.
Тревожные вести вползали в окопы
Газетных полос, к нам, таким молодым.
Но мы отгоняли тенистые слухи,
Как пыль со стола, беззаботной рукой.
Казалось, что сильные, братские духи
Над нашей землёй сберегают покой.

Мы верили в слово, что сказано твёрдо,
В незыблемость дружбы и прочность границ.
Казалось, что жизнь так светла и так горда,
Что в ней не бывает обугленных лиц.
Июнь догорал, в травах путаясь алых,
Даря нам последние мирные сны.
И мы, молодые, в мечтах своих смелых,
Не слышали грозного шага войны.

Но утро то вышло не в росах, не в неге —
А в скрежете стали и в зареве злом.
Из чёрных тарелок на каждом столбе вдруг
Война прохрипела набатным словцом.
И голос тот страшный, сухой, металлический,
Ворвался в дома, в тишину, в образа.
Рассыпался мир мой, такой поэтический,
И высохла вмиг на ресницах слеза.

Казалось, земля под ногами качнулась,
И солнце застыло, как медный пятак.
Всё то, во что верил, в мгновенье прогнулось
Под тяжестью вражеских чёрных атак.
Сначала – смятенье, как волны морские,
По улицам – шёпот, и крики, и плач.
Но встала из хаоса воля России,
Суровый и праведный гнев, как палач.

Вчерашние школьники, нынче – солдаты,
Рабочий, учитель, поэт и мужик.
Их лица, как будто из камня ваяты,
В них ненависть к недругу в каждый проник.
И я, оглушённый бедой и тревогой,
Бродил по Москве, что надела гранит,
И понял, что выбрана сердцем дорога,
Которая кровью мой путь освятит.

Вставали в глазах не чертёжные схемы,
А сёла родные в дыму и огне.
Неслыханной, страшной, кровавой поэмы
Писались страницы на нашей земле.
И ярость святая, как пламя пожара,
Мне выжгла из сердца мальчишеский страх.
За Родину-мать, за родные бульвары,
За слёзы девчонки в печальных глазах.

Не просто за землю, за рощи и нивы,
А за колыбельную песню у сна,
За то, чтобы дети рождались счастливы,
За то, чтоб закончилась эта война.
Решение было единственным, верным,
Простым, как дыханье, как хлеб на столе.
Я шёл в военком добровольцем, не первым,
Чтоб встать в строй защитников на земле.

Прощанье у старого дома. Объятья.
Морщинки у маминых высохших глаз.
«Вернись…» — прошептала, как будто заклятье,
И перекрестила меня в первый раз.
И вот я в шинели, нескладной, казённой,
В строю таких разных, но схожих парней.
Мы шли под знамёна отчизны спалённой,
Оставив за спинами свет мирных дней.

И ветер июньский нам дул на прощанье,
Трепал гимнастёрки, как скорбная мать.
В том ветре умолкло любви обещанье,
В нём гулом гремело одно – воевать.
И не было больше студента Алёши,
Чьи мысли витали в туманной дали.
Был только боец, что под вражеской ношей
Не смеет и пяди отдать от земли.

Мы землю свою умывали слезами
И кровью горячей, как соком рябин,
Когда отступали за рощи, за Каму,
Оставив врагу только горечь руин.
Земля пропиталась железом и болью,
И первый мой друг, что мечтал о стихах,
Упал в ковыли у днепровских раздолий,
С застывшей улыбкой на детских губах.

Я помню те дни – ни минуты покоя,
Ни хлеба куска, ни глотка тишины.
Лишь небо свинцовое над головою
И чёрные птицы – гонцы сатаны.
Я врос в эту землю сырыми ночами,
Вмерзал в гимнастёрку в холодном снегу.
И сердце моё, огрубев, замолчало,
Лишь било набатом: «Я должен. Смогу».

Потом Сталинград – не город, а рана,
Где Волга кипела от стали, в огне.
Где холод и голод вставали туманом,
Но воля к победе росла в глубине.
Курская дуга. В лязге гусениц, в дыме
Мы грызли броню их, как хищники-псы.
И верили – мы не останемся ими,
Мы вынесем всё на весах правоты.

А дальше – на запад. Дорога до дому
Лежала сквозь пепел сожжённых селений.
Мы шли по земле, незнакомой знакомой,
По царству теней и немых привидений.
Молчанье колодцев, где жизнь утонула,
Игрушки детей на холодной золе.
И ненависть наша так туго вздохнула,
Что камни крошились на мёртвой земле.

Я видел глаза стариков – в них надежда,
Как искра в золе, разгоралась едва.
И ужас в глазах у ребёнка-невежды,
Что выучил «мама» и слово «война».
И каждый наш шаг, каждый выдох и выстрел
Был местью за слёзы, за поруганный кров.
И каждый наш помысел делался чистым,
Священным, как первая в жизни любовь.

Мы спали вповалку, делили махорку,
И пели у редких костров до утра
Про синий платочек, про милую горку,
Про то, что придёт золотая пора.
Студент-книгочей, тот наивный Алёша,
Лежал под Москвою в промёрзшей земле.
Теперь я был воин. И эта вот ноша —
Быть сильным и добрым в кромешной той мгле.

И вот он, Берлин. Словно зверь в своей норе,
Оскалился тысячей каменных пастей.
И Шпрее текла, как кровавое море,
В клубках из арматуры, бетона и снастей.
Я шёл по проспектам, где пахли не липы,
А гарью и смертью, где в грудах камней
Фашистской империи рушились глыбы
Под натиском наших стальных батарей.

Здесь каждая улица — крепость немая,
И каждый подвал был последним гнездом.
Здесь ярость слепая, до боли святая,
Кружила над каждым разбитым домом.
Мы бились за окна, за арки, за плиты,
За каждый кирпич, что был кровью согрет.
И крики «Ура!» пролетали над миром,
Как вестники новой, победной зари.

Я видел, как падают с треском знамёна
С орлами, что мир заклювали в куски.
Как рушится ложь их пустого закона
От нашей простой человечьей тоски.
Тоски по берёзам, по полю ржаному,
По тихой реке, по молчанью лесов.
И в грохоте этом, безумном, больном,
Я слышал победы грядущей часов.

И в дыме удушливом, едком и чёрном,
Где плавился камень и выла земля,
Вставало то утро, что станет бесспорно
Началом для нового в мире руля.
Я понял: все жертвы и горькие муки,
Все слёзы и кровь, что текла, как река,
Всех павших друзей моих верные руки —
Всё было не зря, на века, на века!

Средь хаоса, пламени, криков и стонов
Рождалась заря, багровей, чем вино.
И рушились стены фашистских законов,
И миру дышать было вновь суждено.
Я видел в руинах не гибель и тленье,
А выжженный сад перед новой весной.
Великое, трудное Освобожденье,
Что мы принесли на броне за собой.

И вот я вернулся. перрон, суматоха,
И мирного неба бездонная синь.
Но в сердце моём та былая эпоха
Горчит, как на губах сухая полынь.
Я больше не тот паренёк светлокудрый,
Что верил в чертёж и в наивность стиха.
Я стал по-солдатски задумчиво-мудрым,
И память моя, как рана, тиха.

Вот старая улица. Тополь знакомый.
И дверь, что скрипит так же, как и тогда.
Навстречу мне мать выбегает из дома,
И вмиг сединой просияла беда.
Она не кричала, не била в ладони,
Лишь руки на плечи мои положив,
Смотрела, как будто на скорбной иконе
Искала черты, что остались в живых.

В объятиях этих, безмолвных и шатких,
Смешались и радость, и горечь потерь.
Она целовала следы от заплаток
На старой шинели моей. И теперь
Я видел – она поняла всё без слова:
И холод окопов, и яростный бой,
И то, что из праха восстал я и снова
Стою, но уже совершенно другой.

Я выжил. Каким-то немыслимым чудом,
Случайностью, волей неведомых сил.
А сколько ребят, моих братьев, повсюду
Осталось лежать среди братских могил?
Я помню их всех: кто смеялся, кто спорил,
Кто штопал носки у костра под луной.
Они стать хотели, кто агроном, кто историк,
Но стали навеки травой-лебедой.

Их грёзы, их песни, их планы и сроки —
Всё пеплом развеял безжалостный век.
Они не достроили, не дописали строки,
Не встретили женщину — свой оберег.
Так знайте же вы, кто живёт в этом мире,
Кому не знаком тот свинцовый закат:
За каждую песню, что слышно в эфире,
Заплачено жизнью простых солдат.

Храните, как самую главную клятву,
Покой этой синей, родной тишины.
Не предайте предков своих, что когда-то
Вернулись иль не вернулись с войны.
Моя жизнь — продолжение их обещаний.
И долг мой — нести эту память сквозь дым.
Чтоб в отблесках Вечного огня и прощаний
Вы помнили цену, заплаченную им.