сквозь розовые очки...

. . . . . . . . . . . . . . . . .
…о Париж,
мир паутинок, антенн и оголённых проволочек,
как ты дрожишь,
как тикаешь мотором гоночным
о сердце под лиловой плёночкой…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Париж, как ты рани́м, Париж,
под скорлупою ироничности,
под откровенностью, граничащей
с незащищённостью,
Париж…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
(Андрей Вознесенский "Париж без рифм")



Пока ты в комнате сидишь, глазея в плоский телеящик,
я полететь хочу в Париж! — игривый, чувственный, манящий,
бессменный эталон изяществ,
                пока PARIS — ещё Париж…

Пока безбожный плутократ, весьма распухший от гордыни,
и весь его электорат с апломбом доят вымя мира,
Париж кружит в моей квартире,
                меня склоняя на приват.

Когда его проспекты спят, я пролечу над ним фанерой,
жуя французский шоколад с безукоризненной манерой, – 
в туманной дымке светло-серой
                спущусь под о́тсветы лампад,

чтоб посчитать в тиши ступени — наверх, к собору Сакре-Кёр,
потом летучей лёгкой тенью (к чему во сне фуникулёр?)
вниз устремлюсь с холма… И флёр
                слегка окрасится сиренью!

Там, на Монмартре, под дождём, расслышу старенький мотивчик,
он — главный в плейлисте моём, когда прискучил рокер Кинчев.
(я б сроду не срывала лифчик
                под рэп PAINKILLER Смо́ки Мо!)

Отрадно дивный звук ловить — весь лоск «Жерни́с» в себя вобрать...
Затем глиссандо горловым  проно́нс разбрызгать по дворам:
"Quand il me prend dans ses bras…" –
                звучащий здесь как гимн любви…               

Эдит — «воробышек» — Пиаф! Ты против серости восстала!
Вокруг твердят: «Ваш мир трухляв, — оттенков розовых в нём мало», –
но ты б его не променяла
                на косность роговых оправ!






* Quand il me prend dans ses bras,
Il me parle tout bas,
Je vois la vie en rose… — из песни Эдит Пиаф "Жизнь в розовом цвете";
Эдит Пиаф привнесла в Париж мотивы, которые до сих пор звучат на улицах города.
Её песни напевают в кабачках на Монмартре, в метро и в очередях на стоянках автобусов:
«Когда он обнимает меня
и тихо говорит со мной,
я вижу жизнь сквозь розовые очки...»
Эдит Джованну Гассьон заметил владелец парижского кабаре «Жернис» Луи Лепле,
который и придумал для неё псевдоним «Пиаф» (по-французски — «воробушек»)


Post scriptum:
    *  *  *
Не пускайте поэта в Париж…
не пускайте поэта в Париж!
Пошумит, почудит — не поедет.
Он поедет туда, говоришь, —
он давно этим бредит.

Не пускайте поэта в Париж!
Там нельзя оставаться.
Он поедет туда, говоришь, —
не впервой расставаться.

Не пускайте поэта в Париж!
Он поедет, простудится — сляжет.
Кто ему слово доброе скажет?
Кто же тут говорил, говоришь.

А пройдут лихорадка и жар —
загрустит ещё пуще:
где ты, старый московский бульвар?
Как там бронзовый Пушкин?

Он такое, поэт, существо, —
он заблудится, как в лабиринте.
Не берите с собою его.
Не берите его, не берите!

Он пойдёт, запахнувши пальто.
Как ребёнок в лесу, оглядится.
Ну и что, говоришь, ну и что?
Он бы мог и в Москве заблудиться.

Всё равно где ни жить, говоришь.
Что поймет, говоришь, не осудит.
Не пускайте поэта в Париж!
Он там всё позабудет.

Всё равно где ни лечь, говоришь,
под плитой да под гомоном птичьим.
Не пустили б поэта в Париж —
он лежал бы на Новодевичьем.

(Вероника Долина)