Один вопрос

ДЕЙСТВИЕ 1. ДО ВОПРОСА
Варшава, ноябрь 1942-го.
Авраам Леви, сорокалетний бухгалтер, идёт по Уличке Писарской с двумя буханками чёрного хлеба, спрятанными под пальто. Издалека доносится рождественский хорал: немецкая военная радиостанция транслирует Stille Nacht заранее, будто стараясь стереть календарь.
На подворотне Авраам видит детей сирот, ловящих крошки у лавки. Он отдаёт одну буханку. Мальчик вязаной шапкой благодарит взглядом; песок ноябрьского ветра хрустит на губах.
У Авраама в кармане — письмо от Марты, его сестры, вывезенной на восток: «Ш’ма, Исраэль, Адонай Элоhейну… — когда молишься, смотри выше крыш». Он сжимает письмо — бумага влажнеет: туман, слёзы, неизвестно.
Первая эмоция сна
Ночью Авраам видит сон: он стоит в подсвеченной снизу синагоге без крыши. Купол открыто смотрит в космос. Там — ничего, кроме тихого вращения звёздных обломков. Проснувшись, Авраам думает: «Небо тоже пересчитано». Он ставит в учётной книге жирную цифру «0» напротив графы «Надежда» и смеётся беззвучно.
ДЕЙСТВИЕ 2. ОБЛАВА
Декабрь 1942-го.
В квартале объявляют Durchsuchung — массовую облаву. Товарищ Рабинович прячет Авраама в угольном подполе. Запах гари давит лёгкие, пепел кусает ресницы. Через щели доносится лай собак. Соседка полячка шепчет «Богородица, спаси нас».
Но в доме ищут дотошно. Немецкий обер ефрейтор Герман Фогт поднимает люк, опускает револьвер:
— Raus!
Авраам поднимается, колени дрожат. Его толкают к стене. Раздаётся щелчок предохранителя. И вот здесь пауза: звук капли воды в тишине. Авраам вспоминает сон без крыши, невидимое небо — и впервые позволяет себе поднять глаза к дыре разбитого окна, где бледно светит луна.
Губы шепчут фразу на немецком:
— «Darf ich nur eine Frage stellen?» — «Можно только один вопрос?»
Солдат моргает:
— Schnell!
Авраам поднимает указательный палец выше линии каски, к небесному прямоугольнику:
— «Nicht f;rchtest du Denjenigen, der dort ist?» (Ты не боишься Того, кто там)
Фраза звучит странно, словно из старой байки. Герман Фогт — сын лютеранского пастора, когда то знал библейские строки. Экзистенциальная щель открывается на миг. Невозможно стрелять в человека, который напоминает о Господе посреди угольного смрада.
Плечи фельдфебеля опускаются. Он отводит взгляд и шепчет:
— *Lauf… *
Авраам бежит сквозь двор, колотя сердцем как палкой по бочке.
ДЕЙСТВИЕ 3. ТРУЩОБЫ
Февраль 1943-го.
Авраам прячется в полузаброшенном доме на ул. Сырной. Здесь пахнет сырым деревом и кошачьей мочой. На стенах висят афиши «Гугенотcы» — порванные, как крылья.
Соседом оказывается Ирек Новак, до войны приятель по шахматам. Он носит повязку Granatowa Policja, польской службы при немцах. Ирек приносит керосин и хлеб — «по дружбе», но в глазах — голодная выгода.
Две недели они живут в натянутом, почти бытовом распорядке: Ирек чинит примус, Авраам чинит карманные часы. Однажды ночью Ирек приводит в дом гестаповца — якобы для обыска. Авраам успевает спрятаться в крыше, слышит разговор:
— «Jude? Noch keiner. Aber vielleicht скоро найду.»
Наутро Авраам стелет шахматную доску — старые рукописные координаты.
— Ирек, сыграем?
Ирек кивает, садится. Ходы скрипят, как лёд на Висле. Конь берёт пешку — молчание сотрясает комнату. Тогда Авраам, не поднимая головы, тихо произносит:
— «Можно только один вопрос?»
Палец медленно тянется от белого ферзя к треснутому стеклу на потолке чердака, где виден кусок неба.
— «Ты не боишься Того, кто там?»
Шах и мат словно выпадают из доски. Лицо Ирека краснеет, жилы на шее натягиваются стропилами. Он вскакивает, кулак врезается в скулу Авраама. Кровь прыскает на клетки Е 5.
— Нет твоего Бога! Нет! Сам выбрал быть жертвой!
Ирек выбегает, хлопнув дверью, словно поставив чёрного ферзя на последнюю клетку.
ДЕЙСТВИЕ 4. ПОЙМАН
Май 1944-го.
Донос всё же поступил. Авраама хватают на рынке; он пытался обменять часы на картофель. Вагоны, голос рельсов, дорога без окон — Белзец? Майданек? Конечная — Аушвиц.
В бараке он учится жить среди теней. Вечерами, перед тем как закрывают ставни, заключённые ставят на земляном полу импровизированную шахматную доску: камешки против кусков угля. Ход мысли — последний роскоши.
Есть надзиратель Вальтер Штайн, бывший учитель музыки. Он разносит баланду, иногда наигрывает свистом Баха. Вальтер читает лица, как партитуры. В Аврааме он слышит диссонанс — но не понимает, какая это тональность.
ДЕЙСТВИЕ 5. ПОСЛЕДНЯЯ ОЧЕРЕДЬ
Октябрь 1944-го.
Вызывают «партию» на душ. Авраам в колонне. Пальцы дрожат, но взгляд ровный: за месяц до этого он снова видел сон о синагоге без крыши. Теперь звёзд не было вовсе, только темнота, и тем не менее — темнота была кем то населена.
Перед дверью камеры Вальтер распоряжается очередью. Авраам вслушивается: капля где то падает — как тогда, при первом спасении.
Он делает шаг в сторону, словно поправляя ботинок. Вальтер тычет винтовкой:
— Schneller!
Авраам поднимает глаза:
— «Kann ich nur eine Frage…»
Слова выдохнуты чуть громче шёпота, но в тишине предгазового коридора они звучат, как труба.
— Was f;r eine Frage? — Вальтер раздражён.
Авраам поднимает палец к потолку бетонного коридора — там, где нет даже щёлки.
— «Du f;rchtest Dich nicht vor Dem, der dort ist?»
На миг время выпадает из спускающего клапана. Вальтер вспоминает мюнхенскую церковь, хоры мальчиков, запах ладана. Глаза прячутся в туман зрачков. Он опускает взгляд, дёргает рычаг двери, но делает это почти бережно, будто закрывает крышку рояля.
Авраама втолкнули внутрь. Дверь лязгнула. Но музыка вопроса ещё звенела — за бетоном, за сталью, за уступами бездушной логики.
В темноте кто то сжимает руку Авраама. Шёпот:
— Зачем ты это спросил?
— «Чтобы понять. Уже не ради спасения».
Потолочная заслонка щёлкнула. Из трубы сыпется пыль циклон Б. Авраам закрывает глаза, но прежде чем мир схлопнется, произносит:
— «Ш’ма, Исраэль…»
ЭПИЛОГ
Апрель 1945-го.
Когда американцы открывают лагерь, капо находят Вальтера Штайна в пустой караулке: он расстрелял зеркало из пистолета. На разбитых осколках помада карандашом написано: F;rchte Dich.
В одной из газовых камер нацарапано ногтями: «Есть Вопрос, больший смерти.»
И всё же птицы весны 45-го поют, будто знают: вопросу достаточно однажды прозвучать, чтобы дрогнула сталь.