раздумия 11

Деревянных, дощатых, поблекших под тысячей солнечных дней,
напоённых  десятками тысяч моросящих туманных безветрий,
вереницы столов разбрелись по затихшим дворам,
словно стадо коров странной пепельной масти,
и застыли среди, им - по холку - поднявшихся, трав,
в ожидании новых историй, легенд и поветрий,
в ожидании новых шумящих ребячьих орав.

заливаю водярой глаза, отодвинув себя "на потом",
чтоб не знать и не думать, не видеть и не представлять
мать, что страшно, беззвучно кричит в набекрень наклонённое небо,
или я уже сам, оторвавшись от тела, смотрю с высоты
на старушку в протёртом халате,
зацепившую взглядом дождливым, чуть поодаль меня,
в белизне перистых облаков что-то схожее с крыльями или с улыбкой?

циник ли я, что не плачет навзрыд
над могилами павших бойцов,
или труп мой уже вместе с ними зарыт,
плакать нечем: прогнило лицо?

(широка река, глубока река, если вместо "эн" будет буква "ка")

Куст крыжовника, сыплет пригоршнями чуть подвяленных, будто изюм,
мятых, сморщенных солнцем июльским, лилово-коричневых бусин...

В слове "бусин" теперь чрезвычайно важна буква "эн".

Горько мне.
Где-то там, за рекой, бывших братьев моих поглощает прожорливый "бусик".
Горько мне.
Бывшим братьям моим "нерабам" не подняться уже с колен.
Горько мне.
Бывшим братьям моим "нерабам" стало проще пойти на брата,
убивая по пляжам отважных, но, всё-таки, малых(!) детей.
Бывшим братьям моим стало проще "нимеччину" в хату,
чем, поднявшись с колен, меч поднять и пойти против этих зверей.
Горько мне.

И от горечи сводит губы.
И кривятся они в оскале:
"Любо, братцы, любо!!
Варитесь же в собственном сале!"