В книжном

               
                О. Забировой
               
                с благодарностью Л. Федоровой

в моем книжном убрали секцию со стихами,
а поставили историю фэнтези и секцию с божьими потрохами.
на смену лошадке приходит, похоже, в нынешнем лексиконе
не авто, не авиа, не перпетуум мобиле, а терзания юного десептикона.

в моем небе, чу, птицы - не птицы, горемычные стаи горынычев -
беспилотная грусть, - на бреющем сеют важность: All the King`s Men /в этом/.
в этом жженом небе - кучевое счастье, заячье солнце, ожидание снега;
сухая влажность оседает на осколки памяти - запоздалое оправдание линча.

в моей булочной пряный запах детства. майские, нарезается жирный
ломоть жизни. ветра нет, а за ним и смерти, как есть, не будет,
будут сны: отец, мама, кошка, мышка и майна с вирой...
люди - будут (всегда?), а ты думаешь: в этом месте точно ли нужны люди?..

в моей жизни - звонкая пустота, ну а в ней полведра вселенной,
как оптимисту, трубные звуки в сердце бьются в стиле блюз предосенней рапсодии,
пессимист же, я каждый мазок Тайной Вечери обращаю в пародию.
брожу по книжному и понимаю, что из всех поэтов оставили только Пелевина.

весь мой мир уместился в молодильных яблоках сине-серого цвета.
повернул голову и нет его (мира), остается лишь в мыслях или в мутном зеркале.
сквозь туман там пацан отмеряет десяток жизней отцовским циркулем
по оконной карте; что реального - лишь циркуль остался в нынешнем бабьем лете.
 
долог век для дождя и вёдра, для /бумажной/ жажды и для каши пшенной.
вечен долг для отца и сына, для святого духа; мир мой - сон мой, а беда лиха мне -
это утро. просыпаюсь сквозь колыбельный шум и спускаюсь в книжный,
вспоминая кошмар, где убрали секцию со стихами...