От первого лица N3. Ираклий Квирикадзе - 86

                      Меджнун или На2 (в квадрате)
                            (Обезумевший от любви)
    Сухопарый старик с седовласой бородой и усами лихо сбегает по крутой лестнице в мой подвал, в мою маленькую студию на Большом Тишинском. Он делает это легко, не опираясь на перила и даже как-то по-мальчишески задорно.
    «Какие в Батуми красивые девочки!» - сокрушается Меджнун, мой любимый мастер.  
    «А я безнадёжно стар и не могу приударить ни за одной из них» - усмехается в усы великолепный и чертовски обаятельный грузин, батоно Ираклий Квирикадзе.
    «На2 (На в квадрате), так я записал её имя - Нана, в своём дневнике. Я влюбился в неё в девятом классе. Она была невероятно красива и старше меня. Ещё и поэтому не обращала на меня внимания. Я совсем забросил учёбу. И по окончании девятого класса имел семь двоек по основным предметам. Пятёрки у меня были только по географии и физкультуре.
    Меня это совершенно не волновало. Плевать я хотел на эти оценки. Я любил! И добивался взаимности. Меня оставили на второй год. Мне это было безразлично.
    Это было невыносимо для моего отца. Он не мог смириться с таким позором. Именно поэтому вся наша семья переехала из Тбилиси в маленький городок, в сорока километрах от столицы.
    Городок Хашури, располагался высоко над уровнем моря, неподалёку от Боржоми. И там дико холодные зимы. В десятый класс я пошёл в этом местечке, недалеко от моей возлюбленной. Она же, как прилежная ученица, перешла в одиннадцатый класс и продолжила обучение в моей старой, тбилисской школе. Мой папа получил высокую должность в Хашури, он занял пост замдиректора местной скотобойни. Заведовал холодильником, где хранились, подвешенные на крюках, гигантские туши убиенных животных.
    Жизнь моей семьи наладилась, а я получил возможность продолжить обучение.
    В Хашури, с незапамятных времён, говоря современным языком, был обустроен колоссальный транспортный хаб. Железнодорожный узел насчитывал до сорока линий, на которые прибывали всякого рода грузовые и пассажирские поезда. Через короткое время я изучил их расписание и мне открылись безграничные возможности перемещения из Хашури до предмета моей страсти. Каждое утро, позавтракав, я как добропорядочный школьник, уходил на учёбу, прятал портфель в заветную щель между гаражами с другой стороны нашего дома и мчался на станцию. То в вагонах с углём, то в почтовых, то просто в теплушках товарняков или в электричках, я убывал в Тифлис. Стоял под окнами её класса и насвистывал позывные, сообщая своей возлюбленной о своём прибытии. Мне удалось добиться взаимности и мы целовались в ближайшем подъезде до посинения. А затем, посчастливилось убедить её стать моей первой женой. Но, это случилось гораздо позднее, а пока я мотался в Тбилиси и старался вернуться к окончанию уроков, чтобы вовремя заявиться домой. Уже через месяц меня знали все проводницы и стрелочники в Хашури и Тбилиси. Мне помогали и поддерживали мои похождения все вовлечённые в процесс работники министерства путей сообщения Грузии. Школу я безжалостно прогуливал.
    В электричках я столкнулся с глухонемыми. Эти несчастные ходили по вагонам и раздавали пассажирам конверты с фотографиями. Они знаками предлагали им ознакомиться с ними и потом жестами, на языке глухонемых, настаивали, чтобы пассажиры могли оставить их себе за небольшую плату. От одного до трёх рублей. Как правило в конверте обнаруживались три фото. Одно из них - Иосифа Сталина, второе - мировой знаменитости — то ли Марлен Дитрих, то ли Греты Гарбо или Элизабет Тейлор, а на третьей была какая-нибудь примитивная порнография. Какая-то сисястая тётка с разворотом громоздких ренуаровских ляжек. Кто-то возвращал эти конверты, но многие, в особенности новобранцы, охотно покупали, точнее подавали убогим деньги. Я этим глухонемым инвалидам искренне сочувствовал.
    Однажды я не доехал до Тбилиси. Завидев контролёров, я сошёл с поезда раньше. На этой станции продавались знаменитые на всю округу, вкуснейшие пирожки с острой начинкой. Она из-за них была знаменита. А может я из-за пирожков сошёл, не помню. Вооружившись прикупленными горячими пирожками, я завернул в местную чайную. Каково же было моё удивление. Я увидел всех моих глухонемых вместе. Они сидели за общим, большим столом, изрядно набравшись вином, а стол был роскошно уставлен яствами. Воздух в чайной и во всей округе сотрясался от их многоголосия. Они пели! О! Как они пели! Я почувствовал себя обманутым, но почему-то совсем не расстроился. Наоборот, эти ребята стали мне совсем родными. И я искренне порадовался их чудодейственному исцелению.
    Всё же иногда я ходил на уроки. В особенности на физкультуру. Я любил игру в баскетбол. В те дни, когда было крайне холодно, я не ехал в Тбилиси, а пропадал в спортзале школы. Я уже упоминал, что зимой Хашури превращался в грузинскую Сибирь. Холод спускался на этот городок дикий, совершенно арктический. Мы всегда раздевались прямо в спортзале на матах и директор школы решил организовать в ненужной никому раздевалке пионерскую комнату. На стене в ней висел портрет Владимира Ленина, стояли два красных знамени и барабанная установка с одиноким барабаном и медными тарелками. Барабан был установлен под углом 45 градусов, прямо по центру.
    В один из таких дней мы играли в баскетбол. А надо сказать, что я был одним из лучших баскетболистов в этой школе. И вот во время игры я адски захотел пописать. Бежать на улицу в трусах в страшный мороз мне категорически не хотелось. Одеваться в лом. В отчаянии я заскочил в раздевалку - пионерскую комнату. Оглядевшись, не нашёл ничего подходящего, для того чтобы справить свою нужду. И тут взгляд мой упал на барабан. На натянутой на нем кожаной, барабанной поверхности образовалась щель. Это был треснувший барабан. Недолго думая я освободился от лишней жидкости в импровизированный горшок. Совершенно счастливый я вернулся в игру. Моего краткосрочного отсутствия никто не заметил. Не прошло и пяти минут, как зачем-то в спортзал заявился директор школы. Магрет Фёдорович Карапетян. Непонятно почему, но он прямым ходом, направился в раздевалку. В пионерской комнате разразилась буря. Трёхэтажный мат сменялся проклятиями. Войдя в пионерскую комнату, директор обнаружил течь из барабана. Он вероятно решил попробовать чем это замироточил музыкальный инструмент.  Подставив руку и набрав жидкость в пригоршню, принюхался. Истошный вопль директора многократно отразился эхом в горах Кавказа. Было очевидно, что директор простым лабораторным путём установил происхождение собранной им жидкости. Магрет Фёдорович, громко матерясь и чертыхаясь, вырвался из раздевалки и схватил первого попавшегося ему под руку школьника, моего друга армянина, впрочем, как и он сам. В Хашури тогда было много армян. Как же он на него орал! Он потребовал привести в школу родителей и пригрозил Ашоту исключением. Я забздел и предательски молчал о своём поступке. И только через два дня, справившись со страхом и понимая, что Ашоту грозит исключение, направился к директору.
    Войдя в его кабинет, я признался в своём поступке. А у меня, благодаря должности моего отца было привилегированное положение в этом городишке. « Ты хочешь взять вину на себя, Квирикадзе? Друга спасаешь?» - не поверил мне Магрет Фёдорович.
    И тогда я во всех подробностях стал объяснять причины своего поступка. В один момент я заметил, как глаза директора радостно заблестели. Он вызвал в школу моего отца. Отец урегулировал ситуацию.
    Потом я исподтишка наблюдал, как Магрет Фёдорович каждую субботу приходил к моему отцу на бойню. Заходил в холодильник и специальным мясным ножом, не снимая своей зелёной, фетровой, широкополой шляпы, нырял прямо в висящие туши, вырезая в них сукки (вырезки), самые филейные куски мяса. Набив сумки и намахавшись ножом вдоволь, потный, багровый и счастливый директор, выныривал из холодильника и отправлялся домой. Несмотря на прогулы и неуспеваемость, мои дела в школе пошли в гору. Я успешно закончил десятый класс и мы всей семьёй вернулись в Тбилиси. В одиннадцатом, наши отношения с моей будущей женой перешли от платонических к сексуальным и эротическим, тогда же я потерял девственность. Проводники, стрелочники и глухонемые прозвали меня Меджнуном - сошедшим с ума от любви. О чём я не сожалею и сегодня.
    Папа часто, с некоторым прискорбием, вспоминая Хашури, приговаривал: «Стоило один раз нассать в барабан, чтобы потом годовую выручку скормить коротконогому, ненасытному армянину…»»
    Я слушал рассказ мастера и улыбался. Совершенно неважно, всё ли рассказанное им правда. Важно другое - Молодость души Ираклия Михайловича Квирикадзе, накануне своего восьмидесяти шестилетия спустившегося в мой подвал с куражом абсолютного мальчишки. Парня, грезящего любовными приключениями и пишущего с тончайшим юмором чудесные рассказы-притчи.
    Поздравляю Вас! Люблю Вас! Здоровья Вам! Ещё сто лет готов я слушать Ваши неиссякаемые, непридуманные истории о ваших похождениях. И не только ваших… А может даже и не сто лет, а много больше...