Дорога. Рассказ

               Выражаю огромную благодарность Владимиру Марковичу Гринспону, принявшему участие в моем первом опыте написания рассказа.         

 Дорога, дорога, опять эта дорога. Дорога везде одна и та же. Она может быть вымощена булыжником, укрыта асфальтом, посыпана гравием или просто прокатана тысячью колес и утоптана миллионами ног.  Она может пролегать в самых разных местах.  И от этого не будет чем – то другим. И нечего добавить.  Дорога. 
       А еще  – это путь, ведущий куда-то. И от того куда он ведет, порой зависит судьба человека, выбирающего на распутье то, или иное направление.
 
   --- Опять моросит.
       Никита недовольно поерзал плечами внутри видавшей виды, выцветшей и в некоторых местах рваной куртки.
   --- Моросит – сказал,  как бы сам с собой рассуждая, тихим шепотом, настолько тихим, что  он сам себя не слышал.   
       Думать о чем-то другом,  о погоде, о мостовой по которой  шел, невзирая на сигналящие сзади автомобили, иногда цепляя асфальт правым ботинком,  который  просился в ремонт, а проще ему давно было уготовано почетное место  на свалке. Да и второй был немногим лучше. Никиту этот вопрос слабо волновал.
   --- Лишь бы не думать, – опять прошептал он.
   ---Лишь бы не думать о ее пепельных волосах, пахнущих всегда  по разному,  но где основным запахом была она. -  И он бы из миллиона женщин, с закрытыми глазами выбрал бы  ее,  безошибочно, не раздумывая, не рассуждая. Он любил этот запах, как и все в ней, и все то, что окружало ее.
    ---Моросит – опять прошептал Никита  и,  продолжая свои рассуждения, закрыл глаза, словно испытывая судьбу, шел и шел по полутемной   дороге, нисколько не думая, куда она ведет.    
   --- Моросит.  Слово то какое, словно безысходность,  нет начала, нет конца, одно слово – моросит.
       Во внутреннем кармане куртки, согреваясь о тело, лежала бутылка водки, в карманах брюк две бутылки пива. К этому набору он давно привык и одно без другого не мыслил. Шел на автомате, зная, что впереди поворот, а за ним полуразрушенный дом, в котором он давно обустроил себе жилище.  Оглядевшись, пересек перекресток, и свернул направо, прошел не более двадцати шагов, и уперся в дверь подъезда. Две петли  не по размеру двери, массивные, были закрыты не на висячий замок, а накрепко стянуты  проволокой.
    ---  Моя берлога  - мелькнула привычная мысль.
       Никита размотал проволоку и,   прикрыв за собой плотно дверь, поднялся на второй этаж. Как ни странно, в комнате, что он облюбовал еще прошлым летом, было чисто. Если вообще  можно говорить о чистоте в квартире, из которой давно  выехали  жильцы,  и было  отключено все,  что только  можно было отключить, вывезти или просто сломать. Сырость и холод в комнате были почти  такими же, как и снаружи.
          Сняв куртку, он повесил ее на гвоздь, вбитый в стену, отставил подальше ботинки, чтобы в них не попала вода, стекающая с рукавов. В комнате лежал матрас, застеленный лиловым армейским одеялом. Поверх лежала старая наволочка набитая сеном.  Посреди комнаты красовался массивный, дубовый стол на толстых ногах, рядом стул, в углу комод, и на нем  стояла настольная лампа, просто так, для антуража.
        Достав из карманов бутылки, Никита аккуратно, одна к одной, поставил их на стол, рядом с двумя гранеными стаканами.  Тяжело сел, как упал на стул. Налив в один стакан немного водки, другой наполнил до краев пенным пивом. Пена поднялась и поползла по краю стакана.
       Он одним глотком выпил водку.  Он давно ждал этого мгновенья, когда тепло скатывается вниз, обжигая пустой, со вчерашнего дня желудок…  Он не спешил запивать пивом, впитывая все тепло, что можно выжать из ста  граммов  дешевой водки.
       Опять нахлынули воспоминания. Это проклятое наваждение, с которым справиться у него не было сил.  Он вспомнил ее упругие ноги. Он любил целовать их ночами, когда она спала, или притворялась что спала, не реагируя на поцелуи.  Особенно ему нравилось покрывать поцелуями родинку  между вторым и третьим пальцем правой ноги.
   ---  Какая же она красивая, немного выпуклая.
       Никита помнил все родинки на ее теле, да что там, он помнил все их очертания.
   ---Нет, нет,  не думать о ней, - прошептал он сам себе.  И все равно мысли возвращались к такому любимому, желанному и такому давно недоступному телу.
       Тоска, тоска  выворачивала мозг, обручем сжимала грудь. Вздохнуть было невозможно.
   ---Скорее налить следующий стакан, да плеснуть  больше!   Заглушить все мысли, уйти от этой муки! Скорей!  И также, залпом. Скорей!
       Тут уже и пиво пошло в ход. Может оно ускорит процесс? 
   ---Скорей бы… .
   ---Не думать, не вспоминать,  забыться, хотя бы на время!
   --- Как она в те времена любви и ласки, звала меня?  Никиитушка, протяжно произнося второе «и». Он готов был за это «Никиитушка», сделать для нее все – достать звезду с ночного неба или прыгнуть в костер.  А как она распевала, да, да не пела, а распевала свои  песни!
       Быстро налился второй стакан уже  побольше,   и также одним глотком был опрокинут. Срочно, пивная запивка полилась внутрь уже не для тепла, а для приближения к небытию, чтобы не думать, не вспоминать, чтобы забыться хотя бы на время. Свет от фонарей на дороге раскачивал стены комнаты.  Кто - то ругнулся снаружи, видимо угодив в лужу.
       Никита закрыл глаза и явственно  услышал ее пение. Как будто из соседней комнаты…. Он резко обернулся.   Сердце забилось часто, не ровно.  Ему казалось, что молот  бьет изнутри по ребрам….
    --- Не помнить, не вспоминать, думать о чем то другом. 
    ---О чем?... .
     Голова тяжело упала на  сложенные  на столе руки.  Затих. 
   ---Завтра опять  надо где - то искать подработку….
   ---А как же было хорошо тогда! - После работы он летел к ней на крыльях, с глупой улыбкой и замиранием сердца.
      Он мастер, резчик по дереву, творил вещи подвластные далеко не каждому собрату по профессии.  Заказов было много. Он даже позволял себе отказываться от некоторых, в пользу более интересных.
        Однажды,  выполнив  большой  заказ, получил кучу денег и чтобы ее поразить, разменял на более мелкие купюры.  Принес ей в красивом подарочном пакете и высыпал на стол целую гору.  Как она радовалась!
       Они поехали отдыхать в Ялту.  Какие это  были счастливые дни!  Как  любили  друг  друга!   Днем,  в разных укромных местах, и ночью, уплывая недалеко в море,  прячась за скалами, и в номере гостиницы до рассвета. О, какое это было блаженство.
   --- Не думать, не думать, не думать, не вспоминать! 
       Наливать  было некогда,  и остальное он допил  одним махом прямо из горлышка.  Вдогонку полетели остатки пива.  Он еле - еле встал, сделал два шага и рухнул всем телом на матрас.  До боли сжал глаза.
      --- Спать. Спать, Спать, Спать. Да что же это, сколько не говори спать, сон все дальше от тебя. Это как, сколько не говори сахар, а слаще во рту не становится. Ну почему?... .  Ага, обманул!  Могу же не думать о ней. А может о дожде  подумать, который разбушевался не на шутку.  Давай.  Как на том сеновале, когда они приехали к кому то из его друзей, в той бывшей его, нет их жизни, и не могли дойти до дома, потому что дождь застал их в начале деревни. Такой же дождь.  Нет,  разница большая.  Это был их дождь, а это ничейный. 
        Он вспомнил все до мелочей.  И как сначала она сопротивлялась, но сопротивлялась так, чтобы он довел  свои чувства  до  исступления,  и  только  тогда  раскрыла  ему свои объятия. Этого момента трудно было не вспомнить.
   ---Все,  о  чем  бы  я  не  подумал,  связано с ней.
---   Колдунья что ли? -  Он ее так и называл,  ласково, моя колдунья.  Все это он вспоминал каждый  день,  и  теперь время раздумий подходило к финалу. Это были уже не просто воспоминания, а ритуал,  перед сном вспоминать самое горькое и непонятное.
   --- Я  же ее любил, -  шепотом, словно жалуясь сам себе -  любил,  все в дом приносил,  ничего не утаивал.  Я  же резчик был не из последних,   мои работы и на  выставках побывали.  И что?  Стерва,  она и есть стерва. Говорят,  на зеленоглазых  не женись. Тогда, в тот день, вечером, приехал с заказа, а она выставила два чемодана, -  дрянь.  В одном одежда, в другом остатки инструмента, резцов, и всякой другой канители.  Сказала, еще и с издевкой,  что на развод подаст сама. Не надо было оставаться в этом проклятом городе, надо было ехать домой, в свою деревню, но я же  не мог  уехать от нее, сколько не пытался.  Стерва,  стерва, стерва! Но все равно люблю,  люблю,  люблю тебя --- мысли начали окончательно путаться и он опустился в небытие.
       Утро его встретило все тем же моросящим дождем.
    ---Моросит.
   ---И почему от этого слова за версту тянет смертью,-  начал Никита свои утренние размышления.  С утра было немного  легче.  Больше думалось о том, как поправить пошатнувшееся здоровье.   Нет,  голова  не болела,  но общее состояние оставляло желать лучшего. Это с детства, когда он, чего нибудь  переедал, его начинало мутить, наверное так и осталось, только теперь от выпивки.
     --- Нет. Сегодня никуда не пойду. Банка кильки в томате - в комоде. Ни мыши, ни крысы до нутра точно не добрались, так что устрою себе день отдыха.
       Он начал вспоминать, какое сегодня число. Оставив все старания, удовлетворился тем, что точно знал - сегодня воскресенье. Обведя комнату  глазами,  его взгляд остановился на ботинках. Он вспомнил, что вчера одному из них пришел полный  каюк  и что второй подкаюкивает.
   ---Делать то что? – Эти думы были намного лучше, чем мысли о ней. И все равно, глядя на свою обветшалую обувку вспомнил, как однажды он купил ей осенние  сапоги,  и они подошли ей тютелька в тютельку. Тогда он подумал, вот же, как он е знает.  После он ничего такого не покупал, боясь ошибиться.
   --- Опять о ней.  Нет,  надо заняться ботинками, а точнее сказать обувкой. Вечером пойду в храм.   
       Туда он приходил, когда становилось совсем  туго. В саму церковь он не входил, хотя был крещеный, но  порой очень хотелось зайти,  просто погреться.  Какая то врожденная опрятность не позволяла ему это сделать. От него пахло,  и он это знал. Рядом с церковью стоял навес, под который сердобольные прихожане приносили,  кто что может, или кому что стало за ненадобностью. Бывало там и едой  можно было разжиться, особенно зимой.   Когда у храма появлялись деньги,  приезжала полевая  кухня и кормили всех отверженных. Слух о том, что приедет «полевка», так среди этого контингента называли кухню, распространялся задолго до дня икс.
   --- Пойду.  Обязательно пойду.  Да и «комплект» обновить надо. Вчера специально не стал брать две, все равно бы не удержался.
       Достав  из  под  стола чайник, он вымыл один из стаканов и налил воды. Затем из комода извлек банку кильки, открыл ее ножом и занялся трапезой. Еда не доставляла ему никаких эмоций. Он одинаково  бы ел  корку черного хлеба или черную икру и все сводилось только к одному слову – надо. Потом улегся и начал думать о насущных вещах. 
       Прошло около полутора лет после «того» события. Сначала он пытался держаться на плаву, ездил по заказам, но потом все более и более ожесточаясь, пропивал все в едином угаре, а там какая работа. Инструмент давно был продан на рынке за бесценок, деньги опять ушли по «назначению».  Потом настала пора полного отчаяния. Но каким то образом он справился с этой ситуацией и  не упал на самое дно бомжовой иерархии, а остался где то посередине. Сначала он хотел прибиться к какой нибудь группе, но  найдя прибежище, даже не пытался обзаводиться новыми  знакомствами.
       Местные жители его знали и уважали за рассудительность и за его безотказность помочь. Этим они изредка пользовались, но всегда благодарили, кто деньгами, а кто едой.
       И у него со временем выработался свой уклад, заработать на «комплект» и минимум еды. Так он ушел от ожесточения к более размеренной жизни.
       Любовь,  от которой не мог,  да наверное и не хотел избавиться, приобрела форму каждодневных воспоминаний.  Кто знает, может это, пусть исковерканное чувство и спасло его, дало ему силы заглядывать в завтрашний день, планируя участие в своих воспоминаниях.  Кто знает?
       Пролежав на матрасе весь день, Никита,  из резиновых чебот,  которые были его домашней обувкой, влез в свои «выходные» ботинки. В них можно было с трудом узнать модельные полусапожки. Правую подошву для надежности примотал найденной проволокой. Еле натянул влажную со вчерашнего вечера куртку.
       Замотав дверные петли проволокой, по привычке потянул дверь. Не шелохнулась. 
       Выйдя на шоссе, он  пошел по тротуару, а не по проезжей части, как было вчера. Вечер давно вступил в свои права. Ближний свет фар и редкие фонари  освещали  дорогу. Дождь кончился. Идти было легко и приятно. Немного портили  идиллию редкие лужи, в которые все равно попадала то одна, то другая нога. Но он давно перестал замечать такие мелочи.   Ноги были все равно мокрые и это его мало беспокоило.
   --- Как хорошо идти и ни о чем не думать.
       Редко, но у него это получалось. Через некоторое время надо было сворачивать и идти через парк. Этот отрезок пути он не любил более всего. И  подойдя к повороту,  не сразу решился войти за изгородь, знал, что как только он переступит эту черту, опять навалятся воспоминания.  А сейчас было так хорошо, спокойно. Но делать нечего, черта  пройдена.
         Опять нахлынули  воспоминания. Когда то в прошлом, они пришли сюда.  Стояла поздняя  осень.  Не такая дождливая и вечно ноющая, а солнечная, искристая и звонкая, наполненная радостью и ожиданием. Ожиданием чего – то хорошего.  Только рассвело и солнце своими лучами заиграло вокруг.  По утру,  пахло морозцем и  иногда Никита прикасался губами к ее щеке.  Она пахла тем же самым коктейлем из морозного воздуха, приправленного лишь ее  прекрасным и родным ароматом. Как он любил, несказанно любил этот запах. И он раз за разом, как бы невзначай,  прикасался  к ее щеке и вдыхал аромат ее тела, стараясь вздохнуть как можно глубже, чтобы этот прекрасный запах,  как можно дольше оставался в нем.
      В ушах раздался тот единственный  звонкий смех.  И  гибкая фигура, в лучах искристого солнца, держа в левой руке огромный букет из разноцветных кленовых листьев,  подпрыгивая  бежала навстречу ветру, который казалось также радостно играет в догонялки, а догнав обнимает ее всю. Тогда даже ревность проснулась.
   ---Почему, почему он, а не я? -  Он понимал всю нелогичность и беспочвенность его чувства, вспыхнувшего к баловню природы, но ничего поделать с собой не мог.
       Она бежала,  разбрасывая правой рукой листья. То по одному, то сразу несколько. Они падали на землю и ветер, ах  этот шалун, подхватывал  и словно целовал их.  Он сам был готов перецеловать каждый листок  упавший из ее рук.  Грудь, ее прекрасная грудь, упругая, как два небольших резиновых мячика, подпрыгивала вместе с ней, волнуя кровь и разжигая страсть. 
    Слезы заструились у него по щекам. Он был готов на все, на унижение, на боль непонимания.  Готов  ползти на коленях до ее квартиры, лишь бы прикоснуться к ней и хоть один только раз, только раз, вдохнуть ее запах, увидеть ее глаза.
    --- А ну эти ботинки к черту. В магазин и в берлогу.  Я только одного  хочу, забыться, не вспоминать ее, не хотеть, не мечтать о ней.  Ничегооо!
   
        Но ноги сами вынесли его за ограду парка, на уже противоположной стороне. Направо – магазин, налево – храм. Ноги сами повернули налево.
       Еле переставляя рваные ботинки, Никита подошел к церковной ограде. Калитка была отворена полностью. Недолго думая, он вошел в нее и направился к месту под навесом, где стояли те самые благотворительные столы. Столы были пусты и даже клеенки, которые расстилали,  были убраны. 
      От досады, невольно выругавшись, Никита повернул назад. Но вдруг непреодолимое желание войти в храм, как магнитом потянуло его.
   --- Ничего.  Не ботинки, так хоть согреюсь  –  и он направился к закрытым дверям церкви.
           Взобравшись на паперть, он взялся  за ручку двери, осторожно потянул на себя. Тяжелая дверь открылась. Пахнуло свечным воском и еще, каким то приятным запахом. Никита вошел. Вечерняя служба недавно закончилась. Редкие верующие обходили храм, целовали иконы и расходились.  От тепла и дурманного запаха у него закружилась голова  и он схватился за край притолоки.  Повернув голову налево, он увидел  женщину, стоящую на коленях перед образом Богородицы.
   --- Наверное  молится, просит о чем – то, - рассудительно подумал он. И вдруг непреодолимое желание, такое же, как перед входом, повлекло его, и он встал на колени рядом с женщиной. Ему было стыдно. Он понимал, что от него пахнет, а ботинки его источают, увы, не озон. Повернув голову в сторону иконы, он увидел лик Богородицы. Лик источал огромную доброту, доброту такую, от которой еще больше закружилась голова. Никита уже собрался о чем – то попросить, но не успел.
   --- Пойдемте.— Голос прозвучал тихо, но властно. – Пойдемте.
       Он повернул голову.
   --- Глаза. Эти глаза!  Спокойные и источающие сплошную доброту.
       Он встал с коленей и как привязанный на коротком поводке, последовал за ней. Она приобрела непонятно каким образом, власть над ним, беспрекословную.
       Они вышли за ограду, она впереди, через два шага он. Дойдя до пешеходного  перехода  остановились,  ожидая зеленого сигнала, затем перешли дорогу.  Пройдя еще,  метров триста, вошли в подъезд  дома.                Никита, как завороженный следовал за ней. Навстречу вышла  какая то соседка и с осуждением покачала головой. Это было направлено на его спутницу.  Конечно, этого она не могла не заметить. Но ее глаза не выразили ни малейшей заинтересованности на  соседкины покачивания и пренебрежительное цоканье языка. Поднявшись в лифте на седьмой этаж, она открыла дверь квартиры, и   пропустив его вперед,  повернула щеколду на два оборота.
   --- Проходите на кухню, только  пожалуйста снимите обувь и куртку
        Когда он снял ботинки, дышать стало совсем невозможно. Она не подала ни малейшего вида, что это так, еще раз произнесла ту же самую  фразу. Оставляя мокрые следы,  Никита двинулся на кухню.  Она была небольшая, но очень уютная.
   --- Присядьте  пожалуйста, я сейчас приготовлю ванну.
        У Никиты не было даже мысли сопротивляться.  Какая - то жесткая власть появилась у этой женщины над ним. Он не мог понять,  что происходит.  Перед собой он увидел ее глаза,  источающие одну  доброту и не смог не повиноваться им.
   --- Магия  какая то, - голова была пуста.
   --- Пройдите в  ванную, пожалуйста, – послышался ее мягкий голос.  И пожалуйста, когда разденетесь, положите вашу одежду вот сюда —  показала рукой на табурет, поставленный рядом с дверью.
       Никита, как завороженный прошел в ванную комнату. Сама ванна, была заботливо наполнена до половины, пена источала необыкновенный забытый им аромат. Что было потом, передать простыми словами невозможно. Этому чувству есть только одно слово – блаженство.
       Сколько прошло времени, Никита ощутить был не в силах.  Ему показалось - мгновенье. Несколько раз он спускал воду и вновь добавлял горячую.  А когда  с большой неохотой вылез из ванны, то увидел на стене крючки, на которых висело огромное махровое полотенце и такой же огромный  халат, словно пошитый на великана.
       Вытершись и одев халат, в  котором он почти утонул, открыл дверь и увидел рядом стоящие такие же огромные тапочки.
   --- Проходите на кухню, будем ужинать.
       Продолжение блаженства.  Вилка,  чистая тарелка. Все было вкусно.  Он впервые за долгое время почувствовал вкус еды, и от этого ему стало приятно.
       Она постелила ему в маленькой комнате на диване. Никита лег и забылся.
     --- Вставайте  пожалуйста , – ее мягкий голос  проникал в душу. - Я вас попрошу,  еще раз примите  пожалуйста ванну, она налита. Там на полке новая зубная щетка и бритвы.
       Никита понимал,  что за долгое  бомжевание,   грязь и запах впитались в его тело.  Но все это было произнесено таким тоном, что обидеться было невозможно. А потом – эти глаза!
          Выйдя из ванны посвежевшим и помолодевшим, он прошел на кухню, где на столе стояла огромная супница и по паре тарелок, плоская для второго и на ней глубокая для первого.
   --- После обеда мы уходим,  все тем же мягким голосом произнесла она.
       Обед,  как и все остальное время, прошел в молчании. Со вчерашнего дня, с того самого момента, когда он разговаривал сам с собой, Никита не произнес ни единого слова.  Ему,  почему то стало горько.
   --- Одевайтесь,- это мужа. Он давно умер, инфаркт.  Он у меня был большой мужчина. А это ботинки брата, они должны Вам подойти – указала на зимние сапоги, стоящие в прихожей.
         Никита оделся. Все сидело на нем мешковато, но сносно.  Сапоги пришлись в пору, словно покупал для себя.  Пальто с воротником,  шарф и вязаная шапка,   закончили его гардероб.
       Они вышли на улицу. Он посмотрел на часы,  висевшие на столбе. Они показывали половину седьмого.
   ---Неужели я столько проспал?  Выходит так - монотонно текли мысли в голове.
          Снова постояв на переходе, перешли улицу.  Потом  повернули  налево.  Никита опять, как привязанный шел за ней.  Впервые он ни о чем не думал, голова была пуста. 
       Войдя за ограду церкви, они  прошли мимо столов, где  лежали какие - то  вещи.  Краем глаза он заметил корзинку,  в которой лежало  несколько батонов и  банок с консервами.
       Поднявшись на паперть,  она три раза перекрестилась.  Открыла дверь и подошла к иконе, перед которой вчера молилась. Он пошел за ней и встал рядом.
       Она прикрыла глаза и начала шевелить губами, то ли о чем - то спрашивая, то ли  благодаря  Богородицу.  Затем подошла к иконе и поцеловала.
       Обернувшись к Никите, произнесла.
   --- Маша.
       Никита невольно посмотрел на икону,  и ему показалось, что печальные глаза Богородицы улыбались.

          С тех пор прихожане церкви, подходя к иконе Богородицы и прося ее о чём - то  своем,  личном, любуются дивной резьбой оклада.
          А еще,  иногда у иконы, можно было увидеть красивую пару.   Статного мужчину и хрупкую женщину, небольшого роста, в белом воздушном шарфе, которые порой одновременно становились на колени.
               
                Симферополь - Москва 14 июля 2025 г.